– А ты, Эдвина, начинаешь повторяться, словно старая заезженная пластинка, – возразила Эмма. – Я уже столько раз слышала от тебя это обвинение, что просто надоело. Я устала от твоих постоянных колкостей. С тобой невозможно нормально говорить ни о чем. Ты всегда проявляешь враждебность, как будто на тебя кто-то нападает.
Хотя Эмма умышленно выбирала весьма резкие слова, ее тон смягчал их, лицо было бесстрастным. Она встала с кресла, подошла к старинному комоду в углу, налила себе немного шерри и вернулась к камину. Она задумчиво сидела со стаканом в руке.
– Я старая женщина. По правде говоря, очень старая. Хотя я понимаю, что полного мира в моей семье не будет никогда, я хотела бы, если возможно, хоть немного спокойствия в те годы, что мне осталось прожить. Я готова забыть многое из того, что ты говорила и делала, Эдвина, потому что я пришла к выводу, что пора уже нам с тобой покончить с враждой. Я думаю, нам нужно попытаться стать друзьями.
Эдвина смотрела на нее, широко раскрыв изумленные глаза. Ей казалось, все это происходит во сне. Она не думала, что когда-нибудь услышит такие слова от своей матери.
– Почему ты выбрала меня? Почему не кого-нибудь другого? Или ты собираешься в ближайшие дни обратиться и к ним с такой же прочувствованной речью?
– Думаю, они не входят в число приглашенных. Но даже если бы входили, надеюсь, у них хватило бы здравого смысла отказаться. У меня нет сейчас для них времени.
– А для меня есть? – все еще не веря, переспросила Эдвина, которую примирительный жест матери совершенно вывел из душевного равновесия.
– Давай посмотрим на это таким образом: я думаю, ты была меньше других виновата в подготовке того нелепого заговора против меня в прошлом году. Я знаю, что в какой-то степени тебя принудили участвовать в нем. Тебе никогда не были свойственны алчность, коварство и корысть, Эдвина. И еще мне очень жаль, что мы с тобой так много лет не поддерживали никаких отношений. Нам давно нужно было помириться – теперь я ясно это понимаю. – Эмма говорила все это искрение, но за этим стояло и еще одно соображение – Энтони.
Эмма была убеждена, что она может надеяться повлиять на Эдвину, уговорить ее занять более разумную позицию по отношению к сыну только в том случае, если она преодолеет враждебность дочери.
– Я думаю, мы должны попытаться. Что мы теряем? Если мы не можем стать настоящими друзьями, возможно, по крайней мере, между нами не будет вражды.
– Не думаю, мама.
Эмма утомленно вздохнула:
– Мне тебя жаль, Эдвина. Правда. Ты отвергла одну из самых важных вещей в своей жизни, но…
– Что это за важная вещь?
– Моя любовь к тебе.
– Будет тебе, мама, – с презрительной усмешкой сказала Эдвина, высокомерно глядя на Эмму. – Ты никогда не любила меня.
– Ошибаешься. Любила.
– Я не верю тому, что ты говоришь! – воскликнула Эдвина, ерзая на стуле. Она сделала глоток виски и со стуком поставила стакан на низкий георгианский столик. – Ты просто неподражаема, мама. Ты сидишь напротив меня, делая эти невероятные заявления и ожидая, что я их проглочу, не поморщившись. Это просто шутка века. Может быть, я и глупая, но не настолько же. – Она наклонилась вперед, с ненавистью глядя на Эмму, глаза ее были словно острые серые льдинки. – А как насчет тебя? Боже мой, ведь это ты сама отказалась от меня, когда я была совсем маленькой!
Эмма выпрямилась с видом оскорбленного достоинства, на лицо ее было просто страшно смотреть, глаза холодны, в голосе металл:
– Это неправда. И никогда – слышишь – никогда не смей больше мне это говорить, понятно? Ты прекрасно знаешь, что я оставила тебя у твоей тети Фреды, потому что мне приходилось работать, как проклятой, чтобы нам не умереть с голоду. Но мы уже столько раз говорили об этом! Ты все равно будешь думать так, как захочешь. Но сейчас я не позволю увести меня в сторону от того, что я намерена тебе сказать, только потому что тебе хочется снова извлечь на белый свет все твои старые обвинения против меня.
Эдвина открыла было рот, но Эмма покачала головой.
– Нет, позволь мне закончить, – не терпящим возражений тоном сказала она, властно глядя в глаза Эдвины своими зелеными глазами. – Я не хочу, чтобы ты совершила ту же самую ошибку во второй раз в жизни. Я не хочу, чтобы ты отказалась от любви Энтони, как когда-то отказалась от моей. А опасность того, что ты это сделаешь, очень велика. – Она откинулась на спинку кресла, надеясь, что ее слова дойдут до Эдвины.
– Никогда не слышала ничего более нелепого, – презрительно фыркнула Эдвина, принимая неприступно-высокомерный вид.
– И тем не менее это правда.
– Что ты знаешь о моих отношениях с сыном!
– Очень многое. Но несмотря на его любовь к тебе – большую любовь, – ты как будто нарочно хочешь вогнать клин между собою и сыном. Не далее как вчера вечером он говорил, как его беспокоят ваши отношения. И он действительно выглядел очень обеспокоенным.
Эдвина резко подняла голову:
– А, так он здесь? Когда я позвонила ему в его лондонский клуб вчера вечером, мне сказали, что он уже уехал. Я и представить себе не могла, куда он поехал. Я понятия не имела, что он собирается на крестины. Он здесь?
Она задала этот вопрос с тревогой, и Эмма увидела, как в глазах ее дочери зажглись нетерпеливые огоньки.
– Нет, он не здесь.
– Где же он остановился?
Эмма решила пока сделать вид, что не услышала этого вопроса.
– Энтони не может понять, почему ты так возражаешь против его развода. Получается, что ты отравляешь ему жизнь, день и ночь надоедая ему уговорами помириться с Мин. Он в совершенном тупике, просто в отчаянии, Эдвина.
– А Мин? У нее разбито сердце, она не может понять ни его самого, ни его поведения. И я не могу. Он разрушает нашу жизнь так, что хуже не бывает, вносит в нее хаос и смятение. Я почти в таком же отчаянии, как и она.
– Это вполне понятно. Никому не нравятся разводы и та боль, которую они причиняют. Однако тебе нужно прежде всего думать об Энтони, а не о других. С его слов я знаю, что он глубоко несчастлив вот уже…
– Не так уж несчастлив, мама, – прервала Эдвина высоким, прерывающимся от волнения голосом. – У них с Мин очень много общего, что бы он там тебе ни наговорил. Конечно, он разочарован, что у нее нет детей. Но с другой стороны, они ведь женаты всего шесть лет. Она еще может забеременеть. Мин идеально подходит ему. И не смотри на меня так, мама, с таким превосходством и всезнанием. Так уж вышло, что я знаю своего сына лучше, чем ты. Не спорю, возможно, у него и есть та сила характера, о которой ты не упускаешь случая сказать мне при любой возможности. И тем не менее у него есть и определенные слабости.
