В моем списке «Никогда и Ни За Что» в первых рядах стоят такие понятия, как прыжки с высоты на «тарзанке», клизмы, Гай Лонгхерст и, конечно, наркотики. И не только потому, что к этим веществам быстрее всего привыкаешь, в том числе и психологически, и от них развивается паранойя и учащенное сердцебиение, а также в течение семи секунд ты становишься полным идиотом.
Нет, дело даже не в этом.
Просто эту штуковину надо принимать носом.
Конечно, я не хочу сказать, что я человек исключительно высокой морали, но когда я подумаю о том, что мне придется наклоняться низко-низко, как свинье перед корытом, и внюхивать в себя вещество, до жути похожее на стиральный порошок, — нет уж, ниже этого опуститься, наверное, трудно. Но вот сейчас мое мнение слегка изменилось. То есть, если уж в песне поется, что эта штука доставит мне солнечный свет в пакетике, от солнышка я в данный момент, пожалуй, не откажусь.
А это, как убедила меня Джеки, просто способ немного забыться. И кроме того, как она решила, это поможет мне побыстрей избавиться от воспоминаний о Люке. Может быть, в этом что-то есть. То есть я хочу сказать, что уже перепробовала свои методы — и совала под голову подушку, и слушала, как Фиона исполняет караоке с микрофоном-щеткой, и наблюдала за тем, как Дездемона «помахивала» у меня перед носом своим счастьем, демонстрируя Алекса. Итак, три вида стратегии мне ни чуточки не помогли.
Если любовь — это наркотик, обещающий эйфорию и чувство завершенности, то, значит, будет только логично попробовать еще одну субстанцию с таким же эффектом, разве не так? Чтобы заполнить пустующее место.
Поэтому я тихонько сижу за столом и наблюдаю за Джеки, стараясь не выдать своего сомнения. Я ничего не говорю, пока она делит порошок на две части и выстраивает из него две тоненькие параллельные дорожки. Как знак равенства без ответа.
В Джеки есть что-то непостижимое. Одно ее присутствие действует так, что вы сами начинаете заражаться ее образом жизни. И вот вы уже почти делаете то, что без нее никогда бы не стали делать, и только успеваете спросить себя: «Зачем я так поступаю?» Но уже слишком поздно. Вы уже в процессе.
Как, например, все происходит сейчас. Она ободряюще улыбается мне и протягивает свернутую трубочкой банкноту. Я прижимаю палец к левой ноздре и придвигаюсь ближе к столу. Но тут же перед моим мысленным взором вспыхивает образ полностью опустившегося фионовского Карла тех времен, когда он нюхал кокаин.
— Прости, Джеки. Наверное, я все же не смогу.
— Что такое?
— Я знаю, что ты хочешь помочь мне справиться с моими трудностями. Но только мне кажется, что этот способ мне тоже не подойдет.
— Марта, это всего лишь дорожка кокаина. К этому снадобью привыкают не больше, чем к кофе. Это ерунда. Ты просто немного взбодришься. Черт, а я-то считала, что ты работаешь в журнале. Неужели ты хочешь сказать, что никогда раньше не пробовала?
— Никогда.
— Но этим пользуются все, даже инспектора дорожного движения.
Инспектора дорожного движения? Откуда у нее такая информация?
— Я чувствую, что мне этого не надо делать. Прости.
Джеки разочарованно смотрит на меня:
— Хорошо, хорошо. Нет, значит, нет. Оставайся хорошей девочкой.
— Прости.
Неожиданно она смягчается, и хотя расстраиваться должна я, у нее глаза тоже на мокром месте.
— Не говори глупостей, — негромко произносит она. — Тебе вовсе не нужно извиняться. Лучше пей вино.
Я так и поступаю. Наклоняюсь к стакану, который она только что налила мне, и слышу, как она с шумом, словно настоящий пылесос, втягивает в себя обе дорожки, после чего начинает, как ненормальная, мотать головой в разные стороны.
— С тобой все в порядке?
Она откидывается на спинку стула и прижимает ладонь к щеке:
— Я на вершине блаженства.
Я снова смотрю на нее. Она улыбается, и губы ее немного дрожат. И вот я думаю, наблюдая за ней: зачем ей все это нужно? Почему она, эта высоко летающая птица, так твердо решила взять меня под свое крылышко?
— У нас с тобой очень много общего, — объявила она мне, когда я впервые заявилась сюда. — Больше, чем ты можешь себе представить.
Потом мы с ней долго разговаривали. Она сказала мне, что верит в счастье. А заключается оно в том, чтобы жить только в настоящем, позабыв о прошлом и полностью игнорируя будущее. Эта философия не нова, но она так убедительно доказывает свою правоту, что я тоже начинаю верить ей.
Теперь же, глядя на нее, витающую где-то в калейдоскопах наслаждения, я снова хочу верить в то, что она в чем-то может быть права. И знает ответы на многие вопросы. Если дорога неумеренности и избытка во всем ведет во дворец мудрости, то, сомнений быть не может в том, что Джеки очень скоро станет весьма мудрой женщиной.
— И куда мы с тобой направимся? — интересуюсь я после того, как она убирает розовую шкатулку.
— Мы побываем с тобой везде, — уверяет она. — Я хочу показать тебе все.
И она выполняет свое обещание. Всю ночь мы на такси колесим по городу, перебираясь от одного бара к другому, от клуба к клубу, беспрепятственно проходя через закрытые двери и строгих швейцаров.
И везде она ведет себя, как моя наставница. Новоявленный профессор Хиггинс, отснятый на пленке «техниколор». Я постоянно наблюдаю за ней, поражаясь, как ловко она проникает туда, куда всем прочим смертным вход заказан. Как свободно она общается и со старыми знакомыми, и с теми, кого видит сегодня впервые. Это восхитительно. Я прохожу вместе с ней в эти места, и чувствую, как моя цена повышается. Со мной рядом та, о которой говорят повсюду. Девушка с самым большим списком друзей и знакомых во всем городе.
— Тебе хорошо? — успевает спросить Джеки, выкроив для меня секунду свободного времени.
— Да, — слышу я свой собственный голос. — Очень. — И это действительно так. Музыка, люди, и неброский блеск роскоши. Похоже, вся эта обстановка влияет на меня положительно.
Ночь кончается, и я начинаю понимать логику старого выражения «раскрасить город в красный цвет». Джеки сегодня удалось превратить наш серый город во что-то алое и грандиозное. И бархатные заградительные канаты, и обитые кожаными подушечками стены, прожектора, затуманенные глаза, струйки сигаретного дыма и сверкающие дорогой помадой губы, — все переливается оттенками красного, как и ее волосы.
Словно дискотека в аду, весь Лондон вспыхнул огнем.
И снова проматываем вперед три дня.
Мы с Сайраджем на выставке. Помните, он приглашал меня полюбоваться творчеством Магритта? Для меня это очередной шанс испытать новую стратегию и побыстрей забыть Люка. Я стою рядом с Сайраджем, моим предпоследним бывшим, и наблюдаю за тем, как он делает то, что у него получается лучше всего: пялится на прямоугольники. А картина это или экран телевизора, уже не так важно. Когда Сайрадж рассматривает картину, он таращится на нее почти в упор. Кроме того, в отличие от меня, он никогда не станет изучать маленькую беленькую табличку рядом с полотном: «Рене Магритт. Предательский образ. 1928-9. Холст, масло».
