Не выходит. И Миша, откинувшись в кресле, сидит, одинокий, понурый. Мне даже жалко его! Хочу предложить ему выпить коньяк. Но мне всё равно ведь нельзя! За рулём.
— А ты… ты любил её? — вырывается фраза, которую стоило умолчать. Но слова уже сказаны. И Балык утомлённо кивает:
— Любил. Когда-то давно. Но всякая любовь проходит, знаешь ли. Она как костёр. Если не подбрасывать поленья, то он погаснет. Вот и у нас, очевидно, погасла.
Он сжимает пластмассовый угол стола. И придвигается ближе:
— Я изменил с её лучшей подругой. В отместку! Просто, чтоб знала, что мне всё равно.
— А тебе всё равно? — уточняю я эхом.
— Ты знаешь, — он смотрит в пространство, — Когда-то готов был убить за неё, а сейчас всё равно. Даже страшно! Наверное, я разучился любить.
Я усмехаюсь:
— Любить нельзя разучиться. Это же не навык, а чувство. Оно либо есть, либо нет.
— Ну, вот у меня его нет ни к кому! — раздражается Мишка, — Я теперь потребляю женщин, как пищу. Просто жру без разбора, что под руку попадётся.
— Так значит, про шестерых детей, это правда? — щурюсь я многозначительно.
Балык горделиво пыхтит:
— Да хер его знает. Я так, ляпнул, навскидку. Может больше их, этих детей! Я ж не считал.
— Наверно, с медсёстрами зажигаешь? — пытаюсь поддеть его. Пробудить в нём желание снова шутить.
Мишка, однако, в ответ ужасается:
— Да ты что? На работе ни-ни! Это ж я тебе не свинья! Не сри там, где жрёшь, называется.
Я кусаю губу. Балыков, как всегда! Не утруждается подбирать выражения.
— Это ж ты на одних алиментах разоришься! — фыркаю я.
— Так, а я их плачу? — удивляется Мишка, — Те, кто хотят получить моё семя, имеют такую возможность. А дальше, это уже не моя забота. Решила рожать, так рожай! Я же тебя не просил об этом.
— Хм, — хмыкаю я, — То есть, тебе всё равно, что где-то растут твои дети?
— Абсолютно, — соглашается Миша.
Не знаю, как это расценивать. Балыков удивляет меня правотой и правдивостью. Я бы, наверное, так не смогла.
— А если, к примеру, ты б захотел поучаствовать в жизни ребёнка? Начать всё с нуля, стать отцом. То это было бы по любви?
— Ну, а как же иначе? — произносит он так убеждённо, что сердце моё непроизвольно сжимается. Сама же спросила! Чего удивляешься?
— А… как думаешь, можно залететь? Ну, чтобы не зная об этом, — говорю осторожно. Словно щупаю лёд.
Мишка, сложив на груди свои руки, одетые в белый халат, размышляет:
— В теории можно. Прерванный акт — это первое дело! Выбрать момент и не вытащить вовремя. Даже капелька спермы способна зачать. Ну, и презерватив не даёт стопроцентной гарантии, — он усмехается, — Было такое, что он просто сполз. Представляешь?
— Как это? — хмурюсь стыдливо.
— Ну, так! — вдохновляется Мишка, — В процессе. Остался внутри. А пока извлекали, так я расплескал содержимое.
— Выходит, что член у тебя маловат? — поддеваю я старого друга.
Балыков оскорблено глядит исподлобья:
— Наоборот! Эти гандоны сейчас на какие-то детские письки. А мне только наполовину налез. Ну, я думал, прокатит! Натянул его, как придётся. А потом не почувствовал, как он с меня соскочил.
— Пьяный был что ли? — смеюсь.
— Нуу, — уходит он от прямого ответа, — Подвыпивши, скажем так.
— В общем, — подвожу я итог, — В трезвом уме и здравой памяти такое не происходит.
— Ну, когда дело касается секса, то здравый ум иногда придаёт, — щурится Мишка игриво, и тут же бросает, — А ты что, залетела?
— Я? — удивляюсь догадке, — Да никогда в жизни!
— Да, — подтверждает он, — Ты слишком дотошная баба. Всегда была такой.
— Это можно расценивать, как комплимент? — поражаюсь его красноречию.
— Я — мастер комплиментов, — Миша гладит свой белый халат.
— Это да, — соглашаюсь с притворным восторгом.
Он поднимается. Трёт друг о друга ладони:
— Ну, так то? На осмотр?
Я хмурюсь в ответ и смотрю на него, как запуганный котик:
— Может, не надо?
Но Балыков не намерен меня отпускать без осмотра грудей.
— Надо, Настя, надо, — говорит с сожалением, как в старом советском кино. Будто ему и не хочется вовсе. Но долг вынуждает, — За ширму! Вперёд!
Я послушно встаю. Раздеваюсь по ходу. За ширмой снимаю с себя трикотажную кофту. И… представляю реакцию Вити. Но Миша — маммолог! И ему позволительно «мять мои сиськи», как выражается Машка. А я называю подобное действо — массаж.
Глава 31. Илья
На фудкорте торгового центра большой выбор разных кафе. Даже вьетнамская кухня! Но мы выбрали то, где есть детский стул. Никитка сидит на нём, словно на троне. Снежана скормила ему овощное пюре. Абсолютно безвкусную кашу из брокколи, которую хочется посолить, поперчить и намазать на хлеб. Но сын слопал за милую душу!
Он с каждым днём прибавляет очков. Становится более цепким, чувствительным, шумным. Скоро начнёт говорить. И Снежана, в надежде услышать, как он скажет «мама», на все лады повторяет ему это слово.
Я запрещаю себе вспоминать то же время с Давидом и Диной. Хотя постоянно живу с ощущением странного дежавю.
Давид был серьёзен, и долго молчал. Настя боялась, водила его к логопеду. И первым словом, которое он произнёс, было «папа». Она тогда даже обиделась! Мол, я занимаюсь, пелёнки меняю, а он тяготеет к отцу…
Динка была побойчее! И болтать начала удивительно рано. Слагать непонятные фразы из звуков, на своём языке. На голове у неё был пушок. И даже в три года, когда девочкам вяжут банты, моя дочь была лысой.
Настя рыдала, крепила банты на резинку. Мазала дочкину голову разными травами и даже водила к знахарке. Кто бы мог знать, что потом у неё отрастёт настоящая грива густых, шелковистых волос.
Снежана тянет молочный коктейль и косится на сына.
— Мама звонила, — бросает она.
Я удивляюсь:
— Серьёзно?
Памятуя проклятия в спину, мне трудно поверить, что мама Снежаны готова простить свою дочь.
— Ага, — убеждает она.
— Что говорит? — я опираюсь локтями о стол.
Снежа ведёт тонкой трубочкой по внутренней стенке стакана, собирает клубничную пенку своим язычком. Я улыбаюсь тому, как она соблазнительно делает многие вещи. Даже не зная о том.
— Спрашивала, как у меня дела, — отзывается Снежа.
Голос её звучит строго. Обида на мать ещё слишком сильна! Но я знаю, она очень рада понять, что нужна ей.
— Я послала ей фото Никитки, — добавляет она и стыдливо косится на сына, как будто прося извинить.
— А она что? — интересуюсь я.
— Говорит, что хотела бы с ним познакомиться, — смущается Снежа. И я вижу намёк на улыбку и трепет в глазах, — Съездим как-нибудь? — вопрошает она и глядит на меня бирюзовой лазурью.
Глаза у неё невозможного цвета. И я опускаю свои, чтобы в них не смотреть:
— Она же Никитку хочет видеть, а не меня, — говорю убеждённо.
— Где Никитка, там и ты, — произносит Снежана и пальчики робко ползут в мою сторону. Я ловлю их, сжимаю в ладони:
— Посмотрим, — бросаю, заранее зная о том, что ни в жизнь не поеду туда. К своей второй тёще.
Если Ада Антоновна, Настина мать, ненавидела зятя. Тогда мне казалось, что это предел! То Ирина Сергеевна может нечаянно стукнуть меня молотком. Отмолит, не страшно! Зато её дочь будет рядом. А я — «соблазнитель невинных девиц», отойду в мир иной.
Смартфон излучает сияние. Беру его в руки и вижу. Оно! Смс:
«Па, ну ты где? Я уже тут».
Веду языком по губе. Думаю, как бы помягче сказать эту новость Снежане.
— Лапуль, — привлекаю внимание Снежи.
— А? — она вытирает слюнявчик Никитки.
— Сейчас сюда Динка придёт, — продолжаю я тихо.
Снежана молчит. Не расслышала? Вдруг она резко вдыхает! Глаза, увеличившись вдвое, становятся словно два синих колодца.
— К-какая Дина? — трепещет она.
Я отнимаю слюнявчик. Продолжаю тереть его влажной салфеткой.
— Дина, дочка моя.
