Мне удается поспать пару часов, а когда я просыпаюсь, Деклан уже заказал завтрак. Запах его кофе и свежеиспеченных круассанов наполняет воздух, и прежде чем я полностью просыпаюсь, он наливает мне чашку горячей воды и протягивает пакетик чая.
— Спасибо.
Пока мы сидим в постели, Деклан читает газету, а я смотрю, как пакетик просвечивает сквозь прозрачную воду в моей чайной чашке. Сон все еще туманит мою голову, когда я продолжаю макать чайный пакетик вверх и вниз, пока вода не становится нежно—янтарной, настоянной на ароматных травах, которые помогают мне проснуться.
— Он в газете, — бормочет Деклан.
— Кто?
Он протягивает мне «Чикаго трибьюн», и вот он Каллум. Он стоит в своем тюремном оранжевом комбинезоне с заголовком «Обвиняется участник банды по торговле оружием».
Я смотрю на Деклана, когда он делает глоток кофе, и говорит:
— Ты же знаешь, что это только вопрос времени, когда мы закончим с этим.
— Что ты имеешь в виду?
— Наше участие. Ты была замужем за Беннеттом, вращалась в том же кругу, что и Ричард, и проводила время с моим отцом. Все это, наряду с похищением и убийством, мы оба будем вынуждены давать показания, — говорит он мне, прежде чем сбросить с себя простыни и поспешно встать с кровати. — Последнее, что мне нужно, чтобы этот человек порочил мое имя, — кусается он.
Он зол из—за того внимания, которое это привлечет к нему и его компании.
— Деклан, — кричу я в панике, мое сердце начинает бешено колотиться, когда меня внезапно осеняет. — А как насчет меня?
Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и осознает это, когда видит тревогу в моих глазах.
— Они будут копаться в моей истории, а Нина уходит так далеко в прошлое. Они поймут, что я мошенница, — выпаливаю я пронзительным голосом. — Меня обвинят в краже личных данных и растрате, а также в любом другом преступлении, которое они могут повесить на меня.
— Черт, — ворчит он себе под нос.
Я думаю, это было неизбежно, что моя афера в конце концов настигнет меня. Мой разум работает на пределе, думая о том, как я могла бы найти выход из этого, как я могла бы объяснить это, но я не могу ни на чем сосредоточиться.
— Что нам делать?
— Я позвоню своему адвокату, — говорит он мне. — Я не хочу, чтобы ты волновалась, у нас есть время. Это может занять до года, прежде чем дело даже дойдет до суда.
— А как насчет тебя?
— А что насчет меня?
Я выскальзываю из кровати и подхожу к нему.
— Это ты говоришь мне, что я не должна прятаться от того, что причиняет мне боль.
— Он не причиняет мне вреда, — немедленно защищается он, но я разоблачаю его блеф, говоря:
— Он даже не пытался остановить убийство твоей мамы. Он отошел в сторону и просто позволил этому случиться. Так что не говори мне, что это не причиняет тебе боли, Деклан. Я знаю, что это так, — я протягиваю к нему руку и кладу ее ему на сердце. — У нас с тобой одно и то же слабое место, одна и та же рана — смерть родителя.
Он накрывает мою руку своей, и она полна напряжения, сжимая меня слишком сильно.
Ему больно.
Деклан
Ее кости хрупки в моей хватке, пока я борюсь с агонией, которая оставляет на моей душе отметины в ранах, которые отказываются заживать.
И она права.
Моя мама всегда была слабым звеном в моей броне. Она самая нежная часть моего сердца и все, что близко к ней прикасается, причиняет мне боль. Но эта боль испорчена яростью, которую я испытываю к своему отцу теперь, когда я знаю, какую роль он сыграл.
Я смотрю в глаза Элизабет и вижу в них печаль. Она напомнила мне по поводу моего дерьма, так что есть только один вариант, если я не хочу, чтобы она видела во мне лицемера.
— Тогда давай поедем в Нью—Йорк.
— Ты собираешься увидеться с ним? — удивленно спрашивает она.
— Да. И тогда я покончу с ним.
Я оставляю Элизабет пить чай, пока звоню, чтобы договориться о рейсе, и мне говорят, что мы можем вылететь позже вечером. Когда я возвращаюсь в спальню, я вижу ее с этим чертовым блокнотом. Она думает, что ведет себя подло и что я не замечаю, когда она встает с моей кровати ночью, но я все знаю. В тот момент, когда я теряю тепло ее тела, я просыпаюсь. Я решил ничего не говорить и дать ей время, в котором, по ее мнению, она нуждается.
По правде говоря, мы с Лакланом натыкаемся на блокпост за блокпостом. Этот человек явно не хочет, чтобы его нашли, но так или иначе, я найду его для нее.
Увидев меня, она кладет блокнот и карандаш на прикроватный столик.
— Самолет будет готов в семь.
Я сижу и жду, оглядывая белую комнату из шлакобетона, заполненную опозоренными горожанами и их близкими. Охранники стоят и наблюдают за взаимодействием, следя за тем, чтобы соблюдались правила, которые были подробно объяснены.
Металлическая дверь в углу комнаты открывается, и на этот раз входит мой отец. Одетого в оранжевое, его сопровождают в комнату и охранник, который с ним, снимает кандалы, когда глаза моего отца находят мои.
Он ничего не выражает.
Освободившись от цепей, он пересекает комнату. Он выглядит суровым, небритым и похудевшим.
— Сынок, — спокойно замечает он, подходя к столу.
Враждебность вспыхивает, когда я смотрю на этого человека, который сидит напротив меня. Воспоминания обо всем презрении, с которым он плевался в мою сторону на протяжении всей моей жизни, только чтобы избежать своих собственных проступков, разжигают во мне ярость.
— Как ты узнал?
— Ты не слышал? — Я отвечаю, и он качает головой. — Твой босс?
— Мой босс?
— Продолжай прикидываться дураком, — насмехаюсь я, — я знаю все. Я просто хочу услышать, как ты хоть раз в жизни говоришь правду.
— Прекрати загадывать загадки, малыш, и просто скажи мне, что, по—твоему, ты знаешь.
Мои руки сжимаются в кулаки это тщетная попытка сдержать свою ярость, и я свирепо смотрю на него.
— Я знаю о маме. Я знаю, что она умерла из—за тебя.
— Я любил эту женщину…
Его слова, его вопиющая ложь выводят меня из себя, и я бью кулаком по столу, теряя контроль.
— Ты гребаный ублюдок!
— Эй! — кричит один из охранников, призывая меня к порядку.
— Она умерла из—за тебя, — киплю я, понижая голос. — Из—за твоей жадности ей пришлось расплачиваться за последствия.
— Ты ни хрена не знаешь, парень.
— Признай это, — говорю я.
Он пожимает плечами, как будто он невежественный и невиновный, и я больше не могу смотреть на его самодовольное лицо, поэтому я ускоряю это.
— Ты знал, что Ричард собирался убить ее. Вот почему ты уехал из страны, потому что не хотел быть там, когда это случится. Ты бежал от чувства вины, не так ли?
— Откуда ты знаешь о Ричарде?
— Ты знаешь, что он мертв, верно? — спрашиваю я, и он кивает. — Я убил его.
Его глаза расширяются, когда я говорю ему это и я гордо улыбаюсь.
— Не волнуйся, папа. Копы уже знают, что я это сделал.
Он не реагирует на то, в чем я ему только что признался. Он просто ошеломленно смотрит на меня.
— Из—за него я знаю все, что ты скрывал от меня. Все.
Он с трудом сглатывает и опускает голову, уступая правде, потому что на данный момент у него нет другого выбора. Он больше не может морочить мне голову.
— Я все это знаю, папа, — резко шепчу я, вонзая нож в него еще глубже, и когда он, наконец, набирается смелости поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза, он говорит:
— Тогда ты знаешь, с чем я столкнулся.
— Это во всех новостях.
Его унизительный голос переходит в нуждающийся.
— Мне нужна твоя помощь, сынок.
— Сначала признай это. Признай, что это ты виноват в смерти мамы.
— Мне нужна твоя помощь, — уклоняется он, быстро говоря приглушенным тоном. — Камилла — моя единственная связь с внешним миром, не считая моего адвоката, но я не разговаривал с ней уже неделю. Мне нужна ваша помощь, чтобы связаться с Лакланом.
— Зачем?
— Я не могу сказать тебе зачем, но мне нужно поговорить с ним.
