– Еще хорошо, что теперь часть экзаменов можно сдавать письменно, – отдуваясь на июньской жаре и снимая с коротко стриженных волос черную академическую шапочку, пробормотала Клара Найбери, соседка Джанет по комнате в кампусе, незаметно пристроившемся за университетской церковью Святой Марии. – А то на всех этих публичных выступлениях я чувствую себя прямо как голая!
Джанет хмыкнула, представив себе толстую, как воздушный шар, с огромной грудью Клару в таком виде под готическими сводами аудитории, где они сдавали экзамены. Оказавшись в одной комнате с этой уроженкой Оксфордшира, Джанет первое время искренне ее жалела, не представляя и не понимая, как вообще можно жить с такой фигурой. Более того, она всегда стыдливо отворачивалась, когда Клара собиралась раздеться. Но сама толстуха ничуть не стеснялась своего тела, зачастую весело оглаживая его перед зеркалом, и пользовалась, вообще-то, не меньшим успехом у студентов, чем Джанет. Она радостно и просто шла навстречу мужским желаниям, получая и даря удовольствие.
Джанет смотрела на все ухаживания одновременно отстраненно и цинично: что были все эти мальчики с их амбициями и примитивной похотью по сравнению с тем, что испытала она! Какими жалкими казались ей их тела под безукоризненными по-оксфордски пиджаками на фоне победного и свободного тела ее возлюбленного! Бывшего возлюбленного – вынуждена теперь была добавлять Джанет, осаживая себя.
Последний раз она виделась с Милошем еще осенью первого курса. Тогда она приехала в Женеву с твердым намерением покончить с этим безумием, ибо теперь их постель зачастую кончалась для нее обмороками, до которых ее доводили непрекращающиеся подолгу оргазмы. При этом Джанет не покидало ощущение мертвой пустоты, бездонной ямы, черного небытия, куда она неуклонно скатывается. Ничего не говоря Милошу, она даже прошла тщательное обследование у врача – ее репродуктивная функция оказалась в полном порядке, но девушка еще долго помнила тот полный любопытства и откровенного удивления взгляд, который бросила на нее элегантная сорокалетняя профессорша, когда Джанет слезла с кресла после первого осмотра. Прошло полтора года, каждый месяц в определенные дни Милош с неугасающей надеждой звонил ей, но ничего не происходило, беременность не наступала, и каждую последующую встречу его атаки становились все более и более страшными.
__________
В тот раз она даже не поехала к нему во Флориссан, попросив встретить ее в аэропорту. На бульварах осень еще только слегка дымилась по верхушкам деревьев, а Джанет зябко куталась в длинное белое пальто.
– Я слишком люблю тебя, чтобы лгать, Милош. Я приехала в последний раз. Мне стало страшно жить – я постоянно ощущаю себя только телом, еще хуже – одним лоном, ненасыщаемым, воспаленным и… мертвым. Неужели ты думаешь, что так можно прожить всю жизнь? Ты же знаешь, я живая, и… Я так люблю весь этот мир! – Последние слова Джанет почти выкрикнула в звонкое осеннее небо над озером. Они стояли, облокотившись на перила далеко уходящего в воду дебаркадера Английского парка, – под ногами мягко пружинило.
– Но разве для женщины есть иная жизнь? – глядя на бликующую воду, тихо возразил Милош. – Я хочу сказать, подлинная жизнь, а не прикрытая стыдливо тряпками карьеры, творчества, независимости и так далее?
– Так ты лишаешь меня права любить книги, увлекаться наукой… просто видеть мир по-своему? – удивленно прошептала Джанет.
– Нет. Но любовь должна настолько проникать во все сферы твоего существования, что… В вас, европейцах, слишком много рацио. Женщина должна смотреть на мужчину снизу вверх, и тогда будет гармония и правда, естественно, без насилия над душами…
– Но ведь это восток, Милош! Это невозможно! – отшатнувшись, воскликнула Джанет. – Я свободна! Понимаешь, свободна! – И тут девушка почувствовала, что деревянный помост начинает медленно уходить у нее из-под ног. Схватившись за перила, она перевела взгляд с застывшего цинично-трагической маской лица Милоша на озеро и, не веря глазам, увидела, как вся прозрачная, с золотыми искрами в глубине, масса воды, словно поднявшись на дыбы, неуклонно надвигается на южный берег, где они стояли. И в завораживающей неторопливости этой надвигающейся воды, как в кадрах, снятых рапидом, синели неизбежность и вечность.
– А-а-а! – в каком-то мистическом страхе закричала девушка. Но Милош усмехнулся и только крепко сжал ее руку повыше локтя.
– Смешно бояться природы, – сквозь зубы произнес он. – Успокойся. Это всего лишь сейши. Вода по неизвестным причинам надвигается с одного берега на другой. Осенью чаще всего. – Он отпустил ее руку. – Уезжай. Расстанемся, несмотря ни на что. Только смотри не пожалей. Ну, уходи!
Джанет опустила голову и, покачиваясь на неверном помосте, направилась к набережной.
– Джанет!!! – В голосе, ударившем в спину, была такая невероятная боль, что девушка на мгновение замерла и, чувствуя невесомую бескостность своего тела, опустилась прямо на деревянный, со щегольскими медными скобами, настил.
А потом была ночь в номере неизвестной ей гостиницы, куда Милош отвел ее, ничего не видящую и не слышащую, ночь, в которую она посчитала себя окончательно погибшей, ночь без единого слова, с растерзанным телом, с тяжким беспамятством – ночь, навсегда окончившаяся сырым утром в аэропорту, когда Милош, обуздав свою гордую дикую душу, поцеловал ее ледяными губами в покрывшийся испариной лоб.
– Прощай. И если навсегда…
– То навсегда прощай,[19] – собрав последние силы, одеревеневшим ртом ответила она и схватилась за стенку, чтобы не упасть. Но высоко поднятая голова Милоша со спутанными кудрями уже затерялась в море других голов, расплывавшихся перед ее полными слез глазами.
* * *
Перед летними каникулами Джанет должна была оформить финансовые дела, связанные с оплатой обучения в Оксфорде, а для этого надо было посетить здание неподалеку от Лесного института, где заседала конгрегация.[20] Эти сливки университетского общества всегда внушали Джанет странную смесь любопытства, страха, уважения, к которой примешивалось и некоторое презрение. Рядом с действительно высокочтимыми профессорами в конгрегацию всегда входили снобы и выскочки, считавшие себя единственными носителями оксфордского, да и вообще английского духа. Вот и сейчас прямо навстречу ей, делая вид, что не замечает никого вокруг, шел типичный член конгрегации: высокая худая фигура, на которой с оксфордским шиком, то есть как на вешалке, сидел темно-синий костюм, а светлые, тщательно приглаженные волосы породистого сакса оттеняли бледное матовое лицо с тонкими губами. Бросив на Джанет намеренно рассеянный взгляд, он скривил рот при виде ее узких джинсов; а Джанет, и вообще достаточно равнодушно относившаяся к одежде, при любых обстоятельствах помнила слова Селии, говоримые не раз и не два: «Ах, Нетти, в ногу с модой идут лишь кокотки, а настоящая леди одета скромно и, по крайней мере, года на два отстает от всех этих криков сегодняшнего дня». Да и сама девушка предпочитала одеваться, если так можно выразиться, несколько вопреки. Даже свой колледж она выбрала именно потому, что все остальные давно сменили средневековое название «холл» на современное «колледж», и только Леди Маргарет Холл крепко держался за свое. Потому и сейчас, когда все носили широкие джинсы, она упрямо влезала в узкие. Член конгрегации прошел мимо, совершенно по-хамски задев девушку плечом. Но Джанет лишь искренне рассмеялась такому убожеству, и смех ее, видимо, долетел до его надменного слуха – звук хлопнувшей двери был, безусловно, слишком громок для столь рафинированного существа.
