– Ах! Карлуша! Ну, ты ведь прекрасно знаешь мою ситуацию. Если удастся вырваться пораньше, проведем с тобой вместе лишних пару деньков, – и тут она обернулась и увидела меня. Мама закрыла трубку ладонью и прошипела: – Опять за мной следишь! Все подслушиваешь да вынюхиваешь! Выйди сейчас же!
«Что ж, выйди – так выйди. По крайней мере, есть возможность обзвонить всех членов содружества», – решила я и заказала сразу двадцать минут.
Первой я позвонила Икки в аптеку. «Наверняка она там. Где ж ей еще быть в такое время», – подумала я, и тут из трубки послышался женский голос:
– А-алле-е?
– Это «Эбатов и К*»? – поинтересовалась я.
– А вам какое дело? Я не имею пгава газглашать тайну, вы позвонили на секгетное пгедпгиятие!
– Иннокентий! Здравствуй! Это Маша Корытникова, внучка Веры Петровны.
Бывший бабушкин ученик молчал – время шло.
– Ну, помнишь, я устроила тебя на работу конструктором упаковок для микроторпед по точному и мгновенному поражению целей противника на сверхсекретном предприятии?
Иннокентий как воду в рот набрал.
– Это Маша, Иннокентий! – теряя самообладание, проговорила я.
– Я тгидцать девять лет уж как Иннокентий! – неожиданно крикнул он, нагло так – точь-в-точь как тогда, когда я его пристроила в аптеку, клеильщиком коробочек для ректальных свечей. В то время бывший бабушкин ученик возомнил себя героем по причине того, что он теперь «габочий человек!», будто, кроме него, на всем белом свете никто не работал.
– Иннокентий, позови к телефону Икки Робленовну, – официальным тоном попросила я.
– Она стены газгисовывает, – брякнул он и положил трубку.
«Значит, моя подруга собственноручно делает ремонт после пожара, который учинил бывший бабушкин ученик», – сделала я вывод и набрала Пулькин номер. Та, как всегда, была на операции. Из квартиры Поликуткиных – Огурцовых раздавались монотонные, однообразные гудки, оповещающие, что дома никого нет. «Михаил на работе, а Анжелка, наверное, потащила Кузьму записывать в очередную секцию», – решила я, и хотела было позвонить Мисс Бесконечности, но так живо представила себе, как «сыночек» изрыгнет сначала «Дэ!», а на мою просьбу позвать к телефону бабушку «Мэ!» (и это в лучшем случае – в худшем он пошлет меня туда, откуда я вообще вряд ли вернусь), я тут же отказалась от этой затеи и набрала номер Женьки Овечкина.
– Ой, Машка, мученица ты наша ссыльная! – прогнусавил он. – Как ты там?
– Хорошо. Рассказывай, что у вас нового! Когда ко мне собираетесь?
– К тебе в эти выходные приехать никак не получится. Икки с помощницами делают ремонт в аптеке... Ну, помнишь две девицы такие: толстая – Света и худая – Варя?
– Помню, помню.
– Вот они втроем и делают. Иногда Серапионович зайдет, поможет, а поджигатель, прости меня, только гадит. Тут взял и стекло витрины покрасил в черный цвет – говорит, чтоб не видно было, что внутри секретного предприятия делается. Я перевожу очень сложный технический текст с французского по использованию электровеников.
– Зачем это тебе? Зачем ты снова взялся за инструкции? У вас что, с деньгами совсем плохо?
– Нет, с деньгами все нормально, – неуверенно сказал он, и слова эти посеяли сомнения в моей душе: «Уж не задумал ли снова Женька какую-нибудь глупость?» До инструкций Овечкин снисходил только в тех случаях, когда его посещала совершенно бредовая идея, требующая массу денег. Например, как в прошлом году, когда он всерьез хотел было решиться на операцию по смене пола и работал день и ночь, сравнивая себя подобно Федору Михайловичу нашему Достоевскому с почтовой клячей в литературе.
– А Пулька как? Анжела?
– У нас с Икки медовый месяц. И ты знаешь, я так счастлив! Иккусик – удивительная, прекрасная, добрая, отзывчивая! – Он будто не слышал меня, но вдруг, очнувшись, воскликнул: – А что Анжелка?! Совсем рассудка лишилась! Кузю все-таки умудрилась записать в баскетбольную секцию! Допекла какого-то нового тренера так, что бедняге ничего не осталось, как пойти Огурцовой на уступки – организовать группу, состоящую из одного человека – Кузьмы Поликуткина, а также опустить корзину до уровня подоконника.
– А Пулька, Аркадий Серапионович?
– Пулька с ужасом ожидает возвращения папаши с ребром Гоголя из Кишковерстска – говорит, как только он появится дома, предки не медля ни минуты отправятся на Полтавщину за потомком-таксидермистом и приволокут его в Москву для анализа ДНК, и он опять займет Пулькину комнату. Серапионович процветает и... – и «ту-ту-ту-ту-ту-ту» – нас разъединили.
Мама ждала меня у телефонной кабинки:
– Ну что, все деньги на пустые разговоры просадила?!
– Почему это на пустые? Очень даже содержательные!
– Ага! Слышала я! Полчаса доказывала Иннокентию, что ты не верблюд, а Маша Корытникова, но из этого, как мне показалось, так ничего не получилось!
– Ты подслушивала? – глядя на нее в упор, укоризненно спросила я.
– Не тебе одной! Поехали скорее отсюда, пока хозяин грузовика не появился. Я и ему, оказывается, фару кокнула.
«Жигуленок» с ревом развернулся и покатил вниз с горки.
– Может, к изменщику с кикиморой заедем?
– Ты хочешь, чтобы у тебя отобрали машину? – Это был настоящий козырной туз – мамаша тут же свернула на трассу, и мы отправились в Буреломы. Она помолчала с минуту, а потом вдруг выдала:
– Я машину угоню в Москву. Пусть лучше под окном ржавеет, чем торговец из рыбной лавки будет возить на ней свою старую перечницу!
– Как это? – я смотрела на нее во все глаза.
– Очень просто. Прицепим ее на трос к Власикиной машине, и все дела, – невозмутимо ответила она.
– Кстати, Влас обещал приехать послезавтра, решил не ждать выходных, – зачем-то сообщила я и в ту же секунду пожалела об этом.
Родительница моя пришла от этого известия в такой неописуемый восторг, что на мгновение потеряла контроль в управлении подаренной мужем-изменщиком колымагой, и мы чуть было не оказались в кювете. Я, не помня себя, вцепилась в руль и со всей силы крутанула его – «шестерка» сделала пируэт, мама тут же пришла в себя и ловко вышла из положения – так, что, подъезжая к указателю поворота на Бурабчиково, машина ехала со скоростью ровно шестьдесят км в час.
– Ты уже Карла Ивановича называешь Карлушей?
– Тебе-то что? Я свободная, обманутая женщина! И потом мы с Карлушей просто друзья.
– Имя у него какое-то странное, – заметила я.
– Ничего не странное. Он обрусевший немец. Зовут его Карл Иванович Ауспутцер.
– Путцер, – бездумно повторяла я, – аус.
– Знаешь, как переводится его фамилия? – спросила мама.
– Как?
– Нагоняй! – усмехнулась она, мастерски притормозив у въезда в гараж.
