Кэтлин Тессаро - Элегантность

Потом начали приходить голубые конверты – письма от моего мужа.

Прости… Я не оправдал твоих ожиданий… Мне так горько, прости…

Они приходили одно за другим, пропитанные сожалением и раскаянием, но ни в одном из них он не просил меня вернуться домой.

Я все-таки ожидала большего. Какого-то великодушного жеста – чтобы он, например, примчался на такси посреди ночи и заставил меня вернуться домой. Или подкараулил бы меня на выходе из театра с огромной охапкой роз! Какая-то часть меня содрогается при мысли о том, что я могу неожиданно увидеть его, худого и изможденного, нервно поджидающего меня на углу с сигаретой во рту. Но еще больше я содрогаюсь, всякий раз видя (по мере того как проходят дни), что этот угол пуст, и меня ужасает, с какой обреченностью и готовностью он отпустил меня. Эти письма никак не назовешь объяснениями в любви, или просьбами о помощи, или хотя бы обещаниями на будущее, это всего лишь настойчивые унизительные извинения, на которые, если подумать, нет ответа. В свойственной ему спокойной манере он просто дает мне знать, что все перекрестки и углы отныне будут пусты.

Я сижу в своей комнате, плачу, хлюпаю носом и бесконечно сморкаюсь, изводя один за другим рулоны туалетной бумаги. Я не могу вернуться обратно, но и находиться там, где я сейчас, я тоже не могу. Колин пытается утешить меня всевозможными кулинарными изысками – почти свежими печенюшками-бурбонами, лишь слегка раздавленными шоколадными эклерами и быстрорастворимым куриным супом (спецпредложение – два пакетика по цене одного). Но у меня напрочь пропал аппетит. Вместо этого я шатающейся походкой иногда плетусь в индийский магазинчик, покупаю там консервированные спагетти в соусе и ем чаще всего прямо из банки.

Даже Риа, с которой мы знакомы совсем недавно и у которой имеется достаточно причин насторожиться при виде откровенного недостатка у меня душевного здоровья, делает несколько пробных подходов ко мне. Она предлагает помочь мне распаковать вещи, застелить мою кровать каким-то миленьким постельным бельем и даже готова пожертвовать для меня старинную лампу времен тридцатых годов из своей коллекции раритетных предметов. Но все без толку – я не хочу распаковывать сумки; кровать у меня такая маленькая, что нет смысла беспокоиться о каком-то хорошем постельном белье, а до старинных предметов, украшающих комнату, мне и вовсе нет дела. Со мной явно все кончено. С годами я превратилась из подающей надежды юной актрисы в угрюмую, лишенную каких бы то ни было иллюзий работницу театральной кассы, продающую билеты на спектакли, в которых ей не дано сыграть. В свои тридцать два года я списана как старый реквизит и живу в захламленном шкафу по соседству с королевой и старой девой.

На работе я беру несколько отгулов, потом еще несколько. Когда я наконец появляюсь там, глаза у меня красные, распухшие от слез, а сосредоточиться я могу не лучше трехлетнего ребенка. Одно и то же приходится повторять трижды или больше, прежде чем я соображу, о чем идет речь. Я делаю ошибки. Коллеги прикрывают меня и в итоге поручают совсем уж несложные задания, лишь бы я не натворила бед. Я абсолютно не способна принять даже самое простое решение – например, какой сандвич хочу выбрать во время обеда. Я что-то заказываю, но даже не притрагиваюсь к еде. Я прилично потеряла в весе и никак не могу найти силы, чтобы вымыть голову или сложить чистое белье. Каждый день я, как униформу, ношу одно и то же платье. Но мне это совершенно безразлично. Мне хочется только одного – побежать скорее домой, закрыться в своей комнате и уснуть в свитере, который еще хранит его запах и напоминает мне о нем.

И вдруг на третьей неделе моих необузданных страданий свитер исчезает.

Как-то утром я оставляю его любовно скомканной кучкой на своей постели, а днем обнаруживаю, что его там нет. Я переворачиваю все в комнате вверх дном, вытаскиваю содержимое полураспакованных сумок, срываю с постели простыни. Потом я переношу поиски в гостиную и даже в места общего пользования – заглядываю под подушки дивана, роюсь в корзине с грязным бельем. И только когда все возможные варианты исчерпаны и я нахожусь на грани истерии, меня вдруг осеняет: свитер не просто пропал – тут имело место похищение.

Мои новые домочадцы как-то подозрительно рано откланялись сегодня и разошлись по своим комнатам. Первым делом я стучусь в дверь Колина.

– Я не брал! – кричит он сквозь грохочущие звуки нового компакт-диска Робби Уильямса.

– Нет, ты знаешь, где он, ты, предатель!

Разъяренная, я несусь по коридору к другой комнате. Ломлюсь в дверь.

– Риа, по-моему, ты взяла мою вещь, и я хочу, чтобы ты ее вернула!

Из-за двери тихий мрачный голос уверенно отвечает:

– Нет.

Моему изумлению нет предела.

– Что значит «нет»? Это мой свитер! Изволь отдать его!

– Нет. Он портит моральную атмосферу в доме.

Теперь я просто потрясена.

– Ах ты нахальная маленькая стерва! При чем тут моральная атмосфера?! Какое он имеет отношение к моральной атмосфере в доме? – Я угрожающе трясу дверную ручку.

Дверь открывается, но не вся, а только щель. В одних чулках, росточком не выше пяти футов, Риа смотрит на меня, как крошечный злобный эльф.

– Он очень даже имеет отношение к моральной атмосфере в доме, потому что одна персона напрочь отказалась даже от попыток держать себя в руках.

Тут Колин высовывается из своей двери.

– Она права, Луи.

Этого я вынести уже не могу. У меня щиплет глаза, и в горле застрял ком, не дающий дышать.

– Я не собираюсь с вами ничего обсуждать. Просто отдайте мне свитер. Мне сейчас не до шуток.

Риа берет меня за руку.

– Но, дорогая, поверь, такое чрезмерное погружение в собственное горе не способ залатать разбитое сердце. Ты сама себе вредишь.

Я отдергиваю руку.

– Да тебе-то какая разница, что я делаю, если я не шумлю и исправно плачу за квартиру! Тебе-то какое до этого дело?!

– Луиза… – Моя резкость застигла ее врасплох, но я уже не могу остановиться.

– Только не надо! Не надо притворяться, будто тебя волнует то, что происходит со мной! Ты хоть понимаешь… ты хоть заметила, что мой муж даже ни разу не позвонил с тех пор, как я переехала сюда?! Ты понимаешь, что это означает? Хоть представляешь, что это такое?..

– Милая, прости, но…

– Он не хочет, чтобы я вернулась! – ору я ей в лицо, и слезы льются по моим щекам. – Он даже не хочет, чтобы я вернула ему этот гребаный свитер!

Я бегу к своей комнате и хлопаю дверью. Я веду себя как ребенок, устроивший капризную истерику. Раздавленная собственными переживаниями, я окончательно теряю над собой контроль. Я бросаюсь на постель и, колотя по ней кулаками, горько рыдаю в подушку. Я слаба и беспомощна, как маленький ребенок.