Женщины обожают всякие скандальные истории, особенно когда они не касаются их самих.
– Да, на пол. Но ее сразу подняли и уложили на диван.
– Это случилось в холле?
– Нет. Специально для пресс-конференции в гостинице отвели какую-то большую комнату, там все и произошло.
– А как она была одета?
– О-о! Это что-то потрясающее! Представляете, на шелковом чехле – ярко-желтое шифоновое платье, а на нем бабочка, красная с синим. Вот здесь. – Юрико обеими руками рисует круг у себя на подоле. – Огромная такая бабочка с раскрытыми крыльями. В общем, фантастика. Никогда не видела ничего подобного.
– Как раз к песне.
– Вот именно. И представляете, она в таком платье падает без сознания.
Медсестры мысленно рисуют себе эту картину.
– Наверное, очень красиво?
– Что?
– Да бабочка эта.
– Бабочка-то восторг. Только когда она вся пропиталась кровью…
Медсестры переглядываются и хихикают.
– Но ведь никто не знает, в чем дело…
Девушек распирает гордость: они одни причастны к тайне «звезды».
– Ее так и привезли сюда в этом платье?
– Ну конечно. Если бы ее начали там переодевать, вышло бы только хуже.
– А какое у нее было лицо?
– Бледная как смерть. Но красивая – закачаешься! Юрико прижимает обе руки к груди и, вспоминая, закатывает глаза.
– А потом?
– Позвонили доктору Наоэ, и он приказал сразу везти ее в операционную.
– Прямо в платье?
– Доктор Наоэ, когда вошел в операционную, просто рот раскрыл.
– Ну а дальше, дальше что? – торопит Акико.
– А дальше… Ужас! Когда он услышал, что давление у нее восемьдесят, ввел ей кровоостанавливающее и сделал повторную операцию. Поставили капельницу. Сегодня утром ей уже немного лучше. Импресарио от нее всю ночь не отходил.
– Думаешь, между ними что-то есть? – спрашивает Акико.
– Как тебе сказать… Не слишком ли она к нему привыкла? Вчера принес в больницу все, вплоть до белья, а она и бровью не повела.
– За ручку ее держит…
– Но ребенок, кажется, не от него.
– Да-а?!
– Сегодня к Дзюнко приходил Кэндзи Танимото. Притащил целую кучу фруктов и огромный букет.
– Точно, точно. У нее с этим певцом роман. Об этом даже в газетах писали.
– Ой, не поймешь этих артистов. И девушки глубоко вздохнули.
Наоэ смог осмотреть Дзюнко только в два часа – он снова явился в клинику после десяти, и обойти палаты до обеда у него не было времени. Норико, со вчерашнего вечера затаившая обиду, не слишком стремилась идти с ним на обход, но на Дзюнко ей взглянуть хотелось. Любопытство взяло верх, и Норико решила пойти.
– Захвати тонометр! – как ни в чем не бывало сказал Наоэ. Словно и не было вчерашнего тягостного расставания. Торопливо шагая за ним, Норико вспомнила случайно найденные рентгеновские снимки. Глядя на спину Наоэ, она вдруг отчетливо представила себе обнаженные снимками кости. Белые кости на черном фоне негатива.
«Почему же он все-таки изучает только свой позвоночник?» – недоумевала Норико. Вчера она долго думала об этом, но так и не нашла объяснения. Ей очень хотелось прямо спросить Наоэ, но она понимала, что этого делать не стоит. Ведь уже одно то, что она вздумала вытереть пыль в шкафу, привело его в бешенство. А признайся она, что видела снимки, – и конец всему.
Вполне вероятно. Желание узнать правду было не столь велико, чтобы она согласилась пожертвовать всем, что имела.
«Через день все забудется», – уговаривала себя Норико.
На двери палаты Ханадзё висела бумажка, на ней крупными буквами было написано: «Посещения больного запрещены». Они постучались и вошли. В палате царил зеленоватый полумрак. Дзюнко лежала с закрытыми глазами, тщательно подкрашенное правильное личико утопало в подушках.
– Спит?
– Час назад ненадолго проснулась, и вот опять… Импресарио, сидевший у постели, приподнялся и протянул руку к изголовью.
– Не надо. Если спит, не будите.
Наоэ просунул руку под одеяло, нащупал хрупкое запястье Дзюнко и стал считать пульс.
– Больше никаких изменений?
– Нет. Все спит и спит.
– Это сказывается усталость последних дней. Импресарио виновато спрятал глаза.
– Пусть еще отдохнет.
– Хорошо.
Наученный горьким опытом, импресарио и не думал прекословить.
– Она не ела?
– Со вчерашнего дня ни крошки.
– Когда проснется, заставьте ее поесть, хоть немного.
– Непременно.
Наоэ уже собрался уходить, но импресарио задержал его:
– Глупо, конечно, спрашивать сразу после такого, но… Сколько ей придется здесь пробыть?
– Хорошо бы еще дней пять.
– Пять?!
– Опять куда-нибудь собираетесь ее утащить?
– Нет-нет, что вы. Она же потеряла сознание при всем народе. Теперь никто не скажет ни слова, даже если мы расторгнем контракт.
– Вот как?
– Знаете, мне здорово досталось от президента телекомпании.
– За что?
– Я ведь и от него скрыл операцию Дзюнко, а теперь все выплыло наружу. Он ужасно ругался, мол, почему не сказали ему правду.
– М-да…
– Ситуация… – Импресарио почесал в затылке и добавил: – Мы посоветовались с ним и решили не спешить. Пусть Дзюнко отдохнет, поправится как следует.
– Хорошо бы ей полежать с недельку.
– Это-то просто, да вот репортеры одолевают.
– Что же вы предлагаете?
– Думаю, сегодня нагрянут корреспонденты из женского еженедельника, а может, и еще откуда-нибудь… Надо бы скрыть от них правду.
– Скажем, что у нее аппендицит.
– А это достаточно правдоподобно? Они не догадаются?
– Можно сказать, что у нее и вчера были боли, она сняла их уколами и вышла на сцену, но воспаленный аппендикс неожиданно лопнул.
– Сколько лежат в больницах в таких случаях?
– С неделю. Импресарио задумался.
– Постойте-ка, – спохватился Наоэ. – Ей не удаляли аппендикс?
– Нет. Шрама нет.
– Гм… Операция без шва – такого не бывает. Хотя… А, ладно, чтобы обмануть газетчиков, сойдет.
– Уж пожалуйста, доктор, очень вас прошу. Импресарио потер руки и поклонился.
В ту ночь дежурил Кобаси. Из медсестер оставалась по обыкновению Акико Такаги. Ей помогала стажер, молоденькая Томоко Каваай. Кобаси посидел у телевизора, потом заглянул к сестрам – поболтать. Но медсестры могли себе позволить поболтать только после девяти, когда в палатах выключали свет. Если у врача свободное время, это не значит, что и сестрам нечего делать. В тот вечер дел тоже хватало. Один за другим в амбулаторию пришли трое больных. Они должны были явиться днем, но из-за работы не смогли и пришли около восьми. Затем какая-то женщина привела в клинику своего пятилетнего сынишку. У него сильно болела голова. Мальчику поставили градусник – тридцать восемь. Миндалины были красные и распухшие. Кобаси смазал ему горло лекарством, сделал укол, дал жаропонижающего и ложку сиропа с антибиотиками. А потом «скорая помощь» доставила человека, который упал без сознания прямо на улице.
