Соль (СИ) - Ксюша Левина

не то, закидываю обе ноги ему на колени и откидываюсь, устраиваясь поудобнее. Я даже привычным движением достаю телефон и захожу в "инсту" и только потом понимаю, что он имел ввиду не это! Я сижу, закинув ноги на колени преподавателяначальникапостороннего мужика (не знаю, что хуже), и капли крови с моих разодраных коленей капают ему на дорогущие брюки. Он смотрит на меня в недоумении.

— Ну вы бы хоть обувь сняли, — произносит он, наконец.

— А… простите…

Я всё-таки сгибаю ноги в коленях, но тут же морщусь, ранки начали подсыхать и теперь их неприятно тянет от каждого движения. Колготки липнут к коже. Я уже почти готова вернуться в исходную позицию, как его рука обхватывает обе мои щиколотки разом, удерживая на месте. Второй рукой он жмёт куда-то на приборной панели и крыша авто закрывается, с приятным шуршащим звуком, свойственным дорогой хорошей технике

— Да уж, моя "Кристина", вопит даже когда я дверь открываю…

— "Кристина"?

— Моя тачка. Примут Фурия…

— Как у Кинга?

— Да… Её корни где-то в хорроре. А зачем вы закрыли?..

— Чтобы журналисты не выпустили завтра статью о том, как мне на колени складывает ноги студентка.

— Э… в прессе я "наследница Томпсонов"!

— О, прости-прости, "наследница Томпсонов", — он усмехается, достаёт антисептик и ватный диск и начинает вытирать с моих коленок грязь. Я шиплю и смеюсь, потому что мне больно, а беседа почти нормальная.

Если бы это был романтический фильм, сейчас бы заиграла красивая музыка, как в "50 оттенков серого". И он такой: медленно касается моих бёдер, коленей, дует на ранки, убирает соринки, трогает щиколотки, а я смотрю на него остекленевшими глазами и глупенько улыбаюсь. Примерно так и случилось. Плюс-минус. На самом деле он только и делал, что повторял мне: "Не шевелись, больнее будет!" и на ранки совсем не дул.

— Может подуете? — с надеждой спросила я.

— Сама дуй, — отвечает он и смотрит на меня. Потом тяжело вздыхает и глядя мне в глаза, небрежно, дважды дует, так что ранки начинает только сильнее щипать. "Сукин сын!" — ругаюсь про себя. — Всё, закончили! Убирай свои ноги, испачкала все брюки.

— А ладошки? — я протягиваю ему израненные руки и мило улыбаюсь. Мистер-шовинистер вручает мне пузырёк с антисептиком и кидает на колени ватные диски.

— И что, ты даже не взвоешь, что мы едем "в люди"?

— О, умоляю, я Соль Л… Томпсон! Я могу в таком виде хоть где появиться!

— Почему Ли? — вдруг спрашивает он, и у меня внутри всё вспыхивает огнём от неожиданности. Почему-то я совсем не хочу с ним это обсуждать и отчаянно мотаю головой.

— Просто звучит красиво.

Он кивает, заводит машину и выезжает с парковки.

— Простите, что задержала, — зачем-то говорю я, хотя виноватой себя совсем не ощущаю. — И за брюки тоже! Я оплачу химчистку!

— Не стоит. Я в состоянии постирать себе брюки, — отвечает он без улыбки, мы останавливаемся на светофоре, и он бросает беглый взгляд на мои ноги. — Хотя опаздывать я не люблю. Но в такой ситуации, можно и задержаться.

— Простите. Я не имею такой привычки.

Он кивает. Кажется, мистер-шовинистер из тех, кто не отвлекается от дороги. Руку на руле он держит только одну, расслабленно и изящно, будто перед зеркалом это репетировал. Так водит мамин водитель, мистер Суонсон, но он за рулём уже лет тридцать и просто очень в себе уверен.

— Если честно, — снова начинаю я. — Терпеть не могу опаздывать и опоздавших! У меня есть подруга, она постоянно опаздывает, это невыносимо!

— Понятно, — он явно не заинтересован в разговоре и сделал обо мне все выводы. Меня злит, что снова как-то не клеится беседа.

— А вы?

— Что я?

— Вы опаздываете? — не желая оставаться с ним в тишине, я настаиваю на беседе, мысленно представляя себе часы альбуса Дамблдора, в которых песок бы бежал сейчас чертовски медленно.

— Как получится. У меня довольно много обязанностей. Я не люблю это, но порой просто приходится.

— Но есть же человек, который составляет вам расписание, ходит следом с ручкой за ухом. Да?

— А вы такого видели в моем окружении? — спрашивает он, и поворачивается ко мне, чтобы снова остановиться на моих коленях. Я не уверена, что он смотрит именно на них, но определять такие вещи я не умею. Мне просто очень приятно оттого, что я ощущаю его внимательный взгляд на моих ногах (или мне опять-таки так кажется), и я определённо раньше с таким не сталкивалась. Внимание парней было не по моей части, я отшучивалась и посылала к чёрту всех, кроме Ксавье. И вот теперь ещё и мистера-шавинистера. И да, смотреть на окровавленные ноги в драных колготках это не ахти какое сексуальное зрелище (хотя кому как), но я даже это воспринимаю как что-то вроде признания в светлом чувстве.

— Нет, не видела, — отвечаю я, внимательно глядя на него.

— Значит, его нет, а вопрос не имеет смысла. Я сам составляю себе расписание, если это необходимо.

— Папе расписание составляет Улла, а раньше это делала мама, — я пожимаю плечами, чтобы скорее закончить разговор, потому что он очевидно-бессмысленен.

— Ваша мама работала с отцом? — спрашивает он, и я удивлённо перевожу на него взгляд. Вы или ты?

— Ну она всегда хотела быть «на подхвате», помогать папе во всем. Какое-то время даже сидела в его офисе секретаршей.

— Шпионаж, — его губы растягиваются в улыбке. Я всегда считала, что любого мужчину украшает улыбка, даже самого некрасивого, а этот мужчина вдруг становится совсем милым, когда улыбается. Сразу теряется вся таинственность, сексуальное напряжение улетучивается, всё становится простым, будто сидишь рядом с лучшим другом, и он сам это понимает. Он смеётся, и я тоже смеюсь. И наш смех становится каким-то общим, как бывает у друзей, которые уже привыкли друг к другу и не устают вместе хохотать, как сумасшедшие.

— Эй! Какой ещё шпионаж? — я могла бы пихнуть его в плечо, будь мы ровесниками. Но увы, ему что-то около тридцати, а мне где-то немного за двадцать.

— Ну такой, небольшой семейный шпионаж, — он продолжает улыбаться.

— Мама доверяет папе!

— И вы однажды будете доверять своему мужу-олигарху? — так, мужчина, объяснитесь: мы на вы или на ты??

— Я надеюсь, что смогу ему доверять! Не все же подлецы в конце концов!

— И как же вы выберете не подлеца? — теперь он ухмыляется, будто точно знает правду, но позволяет мне строить воздушные замки.

— Во-первых, я выйду замуж по любви! — я снова завожусь, чтобы начать спор, как тогда в аудитории. Этот человек выводит из себя за секунду.