их с ее пути. Прорубал ей путь на вершину. Потом вроде все затихло. Мы лет восемь пушки только для самообороны носили. А этим летом распался партнерский синдикат, которым руководил Владислав Люков. Может, слышала?
Я мотаю головой. Откуда у меня такие познания?!
— В общем, сейчас все на измене. Сам их главарь где-то в бегах со своей семьей, а его доверенные лица под стражей или под программой по защите свидетелей. Спрыгнуть решили, многое разболтали. Естественно, между всеми главарями сейчас грызня, никто никому не доверяет. Пока все уляжется, прольется немало крови. В общем, ты понимаешь, если в показаниях задержанных фигурировало имя Камиля, Адель или Чеха, то сейчас ему устроят допрос с пристрастиями. Не столько из-за Риммы, сколько из-за награды, объявленной за поимку этих троих с поличным. Не завидую я Камилю.
— Но Роман же вытащит его?! — захлебываюсь я своим криком.
— Вытащит, — кивает Азиз. — Но и на это надо время. Дни, если не недели.
Как — дни?! Как — недели?!
Камиля там будут избивать, требуя от него выступить против Адель и Чеха, а эти двое будут спокойно пить виски в своих мягких кроватках?! Нет уж! Не будет им покоя, пока я здесь!
Я возвращаюсь в дом и прямиком иду в рабочий кабинет Чеховского. Еще в коридоре улавливаю повышенные голоса. Он громко ругается с Паолой. Она верещит, как чайка, что-то доказывая ему на родном итальянском. Он в ответ смело покрывает ее благим русским матом.
Извините, голубки, но у меня срочное дело.
Без стука врываюсь в кабинет, и эта парочка тут же замолкает. Паола, картинно смахнув слезу, отворачивается, Чеховской наклоняет голову, разминая шею.
— Нам нужно поговорить. Это касается Камиля.
— Этим делом уже занимается адвокат.
— У меня есть показания. Я весь день провела с ним. Он не убивал…
— Нам показали видео с камер наблюдения, где видно в какое время Камиль входил и выходил из дома Риммы. Приблизительно в то же время соседи слышали шум, крик, ругань и глухой хлопок, похожий на выстрел.
— Это подстава! — заявляю я, руками упершись в стол. — Камиль профессионал…
Боже, не верю, что говорю это с какой-то гордостью за него. А ведь убийцу защищаю.
— У профессионалов тоже случаются осечки, — роняет Чеховской. — Паола, выйди!
Возмущенно взглянув почему-то на меня, итальянка круто разворачивается и уходит из кабинета.
— Только не у Камиля, — произношу я.
— Он был слаб, ранен, взбешен. Мы оба знаем, что он мог это сделать. Но мы освободим его, вопреки тому, что обнаружат следаки. Сейчас адвокат попытается вытащить его под залог…
— Попытается?! Ты сказал — попытается?! Не попытается, а вытащит! Я знаю, как сейчас горячо в ваших кругах! Камиля там покалечат! Из-за вас!
— Не переигрывай, крошка, — усмехается он. — Адель и Глеб тебя не слышат. Можешь отдохнуть от роли влюбленной, а то я решу, что ты в него реально втрескалась. — Чеховской взглядом сдирает с меня кожу, обнажая душу. Замечает мимолетное смятение и сощуривается, протягивая: — Вот черт… Ты серьезно? Он тебе не безразличен?
— Ничего такого. Он спас мне жизнь. Я ему благодарна.
— Да-да, — посмеивается Чеховской, обходя стол. — И в качестве благодарности ты готова броситься в пасть ко льву.
— Да, я умею быть благодарной.
— Тогда и меня поблагодари за Глеба. — Он останавливается у меня за спиной. — Поужинай со мной. И кто знает, может, адвокат станет работать чуточку быстрее.
Офигеть! Его брату сейчас будут ломать кости, а он готов спасти его только в обмен на ужин со мной!
Я оборачиваюсь, подгоняемая ядовитой мыслью:
— Это ты сделал, да?
— Что сделал?
— Убил Римму. Тебе нужна власть. Полноценная. Сначала подставил Камиля, потом избавишься от Адель. И вот ты на троне.
Чеховской желчно смеется, обжигая меня льдом своих глаз. Кажется, даже татуировка на его шее загорается. Он делает шаг вперед, крепкой рукой хватает меня за челюсть и с силой сжимает.
— Ты поужинаешь со мной, — шипит он. — Иначе я сдам тебя Адель… Ася…
Он знает! У меня колени подкашиваются.
— А Камиля оставишь гнить в тюрьме? — лепечу я, не чувствуя ног от ужаса. — Или еще не решил?
— Ты слишком много болтаешь, — скалится он. — Иди отдохни. Посмотри, как там ваши котята, выпей ромашкового чаю. Я закажу столик в ресторане на завтра на восемь. Тебя устроит?
— В это время у меня сериал.
— На девять?
— Серия длится два с половиной часа.
Он наклоняется и горячо шепчет мне на ухо:
— Тогда мы поужинаем прямо в твоей комнате.
Камиль
Сокрушительный удар снова сбивает меня с ног. Я уже запутался, сколько раз пытался подняться на ноги. Эти шакалы испытывают особый вид удовольствия, ломая мне ребра, выворачивая руки и заставляя умываться собственной кровью.
— Ну что, падаль, нравится?! — ржут суки, почесывая кулаки.
Меньше пафоса, парни, меньше пафоса, а то выглядите глупо.
Выплевываю сгусток крови и единственным не заплывшим глазом оглядываю рожи в тусклом желтом свете сырой коморки, где меня мутузят.
— Хватит! — Следователь швыряет на стол толстую папку.
Меня берут под руки, кое-как поднимают обессиленное тело и усаживают на стул. Заламывают руки за спинку, и я хриплю сквозь стиснутые зубы. Походу, плечо вправлять надо. Боль адская, до красной пелены перед глазами.
— Оставьте нас!
Наручники нужны не столько для безопасности следака от меня, сколько для возможности мне удержаться на стуле.
Меня штормит из стороны в сторону. Башка трещит. В легких будто песком все забито.
— Длинная ночь, — вздыхает чинуша, садясь напротив. — У меня жена испекла яблочный пирог с корицей, а я тут с тобой вожусь.
— Я польщен, — сиплю, каждый звук продирая через сдавленное горло.
— Асманов, ты же можешь не выбраться отсюда живым.
— Главное — крысой не подохну.
— Геройствуешь, — смеется он, расстегивая пуговицу пиджака. — Ну и кто это запомнит? Тебе самому-то не жаль, что собачью жизнь прожил? В мире нет ни одного человека, который был бы тебе благодарен за что-то, уважал бы тебя, любил. Зато хватает вдов и сирот, которых ты лишил мужей и отцов.
Следак открывает папку и начинает раскладывать передо мной фотографии разных ублюдков. Некоторых из них я в глаза не видел, но есть те, чьи косточки покоятся в здешних лесах. Парочка даже из моего ствола была укокошена. Только срать мне на этих подонков. Наркота, оружие, убийства — на их совести столько дряни, что меня в сотни раз переплюнут.
— Ты хоть помнишь, скольких людей убил за свою жизнь? Или не считаешь такие мелочи?
— Вы пересмотрели
