и я восхищенно вижу черный телефон в его руке.
— Держи.
Он протягивает мне телефон, однако быстро убирает руку, когда в дверях прямо за его спиной мы оба видим мрачного, как грозовое небо, Беса.
***
— Что здесь происходит?
Гремит Бес, переводя взгляд сначала на меня, а после на мальчика.
Его кулаки сжимаются, и мое сердце начинает стучать быстрее. Я боюсь не за себя вовсе, а за малыша. Если Бес с нашей дочерью такое сделал, то что ему может сделать.
— Он не виноват! Я сама…сама просила.
Вижу, как взгляд зверя темнеет, и он к мальчику обращается.
— Эмир, отдай телефон и иди к себе. Чтоб я не видел тебя здесь больше.
Малыш быстро отдает Бесу телефон и виновато опускает глаза, а я приглядываюсь к нему. Кто этот мальчик…откуда он здесь.
Ребенок быстро выбегает из комнаты, тогда как я понимаю, что это был мой последний шанс на свободу. Мне не выбраться уже отсюда. Видимо никогда.
Бес прячет телефон и закрывает дверь. Наступает на меня, от чего я вынужденно пячусь от него назад.
— Почему мне нельзя выходить?
— Потому что ты еще не в адеквате.
Чеканит строго, и я невольно обхватываю себя руками.
— Мне уже лучше, правда.
— Я рад. Но ты не ешь ни черта, а значит, тебе не лучше.
Сверля меня взглядом, заключает Бес, а я бешусь. Маргарита меня сдала. Она все ему рассказывает!
Сцепляю кулаки. Меня несет уже просто от злости.
— Ты до смерти меня тут удерживать будешь? Зачем я тебе, Тимур? Ты же ненавидишь меня! Отпусти меня, и я так подохну.
Бес резко взгляд на меня вскидывает и за руку хватает, привлекая к себе одним движением.
— Ты не подохнешь, поняла меня?! Даже не надейся. Ты будешь сидеть здесь столько, сколько я посчитаю нужным!
Глотаю обиду, быстро вытирая слезы.
— Пусти!
Отпускает. Вижу, как напрягается весь, едва ли сдерживается после моих слов. Чего это Бес так злится, не пойму уже.
— Этот ребенок…Чей он?
— Он мой сын.
Нервный смешок вырывается из груди. Еще один удар. Наотмашь просто.
— Сын? Сын твой?! А как же наша дочь, Тимур…
— У нас не было детей или ты на стороне успела нагулять?
— Был! Был у нас ребенок, дочка! Твоя дочь, Тимур! Ты убил ее, убил! Почему, за что? За то, что от меня, да?! Сын может жить, а дочь нет, потому, что в ней кровь Коршунова? Так, так ты думаешь, сволочь?!
Бес отворачивается и за голову хватается, о дверь упирается рукой. Я же не понимаю, почему…ну почему он признаться не может!
Я смотрю на него такого красивого, высокого, опасного и у меня нет больше злости. Только боль одна лишь. Невыносимая, заставляющая меня плакать, и я начинаю говорить, рассказывая свою боль тому, кто мое сердце напополам разломал:
— Меня очень тошнило при беременности. Я почти не ела ничего, кроме яблок. Наша дочь родилась один килограмм девятьсот грамм. Такая маленькая. Моя девочка. Она плакала потому, что хотела кушать, а у меня…молока тогда еще не было.
После этих слов Бес затихает. Вижу, что напрягся ведь, аж рубашка на нем трещит, после чего он поворачивается и смотрит на меня. Строго, как на наркоманку смотрит. Хотя почему “как”. Я и есть…наркоманка.
— Не веришь мне?
— Не знаю уже. Ась, скажи мне, что это неправда. У нас не было детей.
Отвечает холодно, а я не могу уже. Боль переполняет просто.
— Это правда! Я не успела…не успела ее защитить от тебя! Она был такой маленькой, крошечной, она жить хотела, Бес. Жить, понимаешь? Лучше бы вы с Булатом меня тогда меня убили, меня…
Взгляд Беса становится каким-то страшным, тяжелым.
— Не плачь. Перестань, Ася.
Строго говорит палач, а затем сжав зубы, молча выходит из комнаты.
Усмехаюсь горько.
Не увидеть мне могилу дочери. Даже этого он мне не позволит. Почему Бес мне не верит, как может не верить, если он же убил ее! Почему он ведет себя так, будто даже не знает о существовании дочери…
Я думал, что свихнусь с нею рядом. Все эти дни бледная, дрожащая, но такая лакомая Ася сама была для меня наркотиком. Моим личным ядом и сладким лекарством, которое мне было необходимо как доза. Ее.
В перерывах между лихорадкой кукла несла какую-то дочь про могилы и среди этих истерик я понимал только одно — Ася зависима. Моя девочка зависима от какой-то белой дряни, которую ей успешно вскармливали перед концертами.
Я не понимал для чего. Зачем она взяла этот яд, зачем убивала себя, когда я уже готов был снова отпустить ее! Эта дурочка теперь сошла на такую опасную дорогу, с которой я всеми силами пытаюсь ее вырвать.
Первые дни Асю все время лихорадило, она почти не спала и я вместе с ней глаз сомкнуть не мог. Врач говорил нужно время и я терпел. Эти ночи чертовы проводил с нею рядом, тогда как часто Ася даже не понимала, где и с кем находится.
Ее выкручивало, ей было больно, а я смотрел и ничего не мог с этим поделать.
Только на четвертый день моей дьяволице стало лучше. Ее отпускало и наконец, я увидел осмысленность в ее глазах и ненависть. Снова и такую дикую, от которой у меня самого просто мороз шел по коже. Ася не за казнь меня так ненавидела, было что-то еще, чего я не понимал.
Эта пантера была озлобленной на весь мир и особенно на меня, она бросалась на меня, тогда как мне хотелось ее просто придушить, убить за предательство, но еще больше…мне просто ее хотелось.
Как чертов психопат, я соскучился по Асе и едва ли не кончил от одного только вида ее идеального голого тела. Она разделась не ради меня, а ради наркотика. Перед любым бы, наверное, разделась, что просто рвало мне крышу.
Моя охренительная сука, предательница, просто моя. Ласковая, нежная, ранимая, холодная теперь как лед. Ася все такая же красивая, только бедра и грудь стали чуть больше, и меня аж переклинивает от одного только ее вида. Мотылек дрожала предо мной, боялась все равно, и я на горло своему черному демону наступал, лишь бы не коснутся ее, однако действовало это недолго.
Как только запах ее вдохнул, тот самый земляничный, увидел томный блеск в глазах, меня к чертям просто повело. Я захотел ее снова. Впервые за все эти годы так сильно, что
