от выдержки моей не осталось и следа.
Я набросился на нее как зверь, начал ласкать жену, к себе прижимать. Мне казалось, что я сдохну, если не получу Асю сейчас и всю. Себе. Раньше девчонка боялась меня и я сдерживался ради нее, но только не сейчас.
Теперь же просто как голодный волчара на нее набросился и сучка сразу губу мне прокусила до крови, но мне даже это понравилось. Ася раньше не была такой, сейчас смелее стала, да вот только и я на войне снова полтора года провел, затолкав чувства к ней подальше, стараясь просто выжечь ее и вот опять. Срываюсь я от нее. По полной. Желание как лава по венам разливается, член колом просто стоит и я не выдерживаю.
Разворачиваю Асю, ставлю на колени, спину ее прогибаю и вхожу. Блядь, это немыслимо просто! Быть в ней, такой теплой, мягкой и податливой. Ася стонет, принимает, мокрая такая, аж хлюпает все, и я дурею.
У меня встает дико от одного лишь вида этой сучки и я беру ее размашисто, дико, быстро. Я трахаю Асю как гребанный зверь, хочу ее безумно, блядь как же я скучал по ней…и она стонет!
Спину прогибает, как бешеная кошка, шипит, что ненавидит, и в тоже время громко стонет от кайфа, который накрывает нас обоих!
Блядь, у нас такого секса никогда не было! Я думал, что до смерти просто Асю затрахаю. Что сорвусь, что просто задавлю ее, голыми руками задушу, но нет. Я так боюсь снова сделать Асе больно, поэтому все же контролирую, хоть один из нас должен быть в адеквате, и сегодня это буду я.
Я хочу проучить эту сучку, сделать ей неприятно, наказать за то что бросила, оставила меня подыхать без нее, но не выходит. Я просто беру ее, впитываю каждый вдох, каждое движение, которое оголенным током отдается мне прямо в голову.
Идеальная, моя девочка, что же ты наделала, почему…ну почему ты сбежала тогда? Неужели не простила…
Куда там. Даже близко не простила. В ее глазах сейчас такая ненависть, которой раньше даже близко не было, и меня это просто доводит до края. Что мне сделать еще, чтобы она простила, что сказать, что дать ей…ничего.
Того, что я творил с Асей не прощают. Мне не будет прощения. Я сдохну с этим грехом зная, как сильно обидел ее, как ранил, как напугал и как жестоко обошелся тогда с ней.
После секса Ася затихает и я вижу, что снова плачет, а у меня в груди жжет. Она снова ревет после секса со мной, хотя еще когда-то я клялся, что не обижу ее, не трону больше пальцем против воли, и вот снова!
Я сглупил, хотел ее добровольно, хотя нет, какое там добровольно. Ася за порошок готова была отдаться мне. За какой-то чертов порошок! Сучка взвыла, когда я выбросил этот яд, а после…начала говорить видя, что я не собираюсь потакать ее зависимости.
Блядь, как она плакала предо мною. Обреченно, умоляя меня убить ее, тогда как я горел. Это мое проклятье, я это с ней сотворил, и мне же теперь жить с этим.
Сидя на коленях, голая, Ася рыдала, все про могилы говоря, а мне на голову не налазило то, что я слышал от нее.
Галлюцинации, черт ее знает! Она страдала, просто невыносимо, и я блядь уже ни черта не понимал, что с ней, и как ей помочь.
Я хотел ее понять ведь знал, что даже будучи зависимой, Ася не может так страдать без причины, и она была. Все это время моя девочка пыталась достучаться до меня, тогда как я не мог поверить, что она это говорит на полном серьезе.
Среди всех этих прокленов и слез я смог, наконец, понять, что Ася про ребенка говорит. Нашу дочь, и я конечно, не верил в это. Просто не мог. Она не была беременна, я бы первым узнал, но когда Ася начала дочь описывать в таких деталях, все до малейшей подробности я понял, что невозможно придумать такое даже под дозой.
У нас был ребенок, в смерти которого она винит меня, и я тут уже ни хрена не понимал, какого черта происходит. Я не видел нашей дочери, я блядь, о ее существовании даже не знал!
Только когда Эмир к ней каким-то чудом проник, Ася снова про дочь заговорила, на этот раз не обвиняя меня. Она просто обреченно рассказывала, как любила ее, и тут я понял, что это никакой не бред.
Я вышел тогда из ее спальни и набрал Виктора. Я должен был это проверить, мне хотелось, чтобы это был просто ее страшный сон, а не лютая реальность, в которой моя девочка жила все это время.
***
После того разговора проходит несколько часов и впервые за столько времени я чувствую голод. К счастью, Маргарита приносит ужин, а еще…дверь открывается, и я снова в ней вижу мелькающего Эмира. Он с интересом заглядывает ко мне, пока Маргарита раскладывает еду с подноса на столик.
— Скажите, этот ребенок…Он давно тут живет?
— Год уж как. Эмир хороший мальчик, ладный.
— А…мама его где?
Маргарита губы поджимает, вижу что хочет сказать, но молчит.
— Не мое это дело. Лучше у господина спроси.
Вскоре она уходит, а мальчик молниеносно ко мне забегает, тянется к карману, достает оттуда конфету и протягивает мне.
— Держи.
Улыбаюсь. Хоть одна добрая душа тут живет, пусть это и ребенок зла. Все же он ребенок.
— Не надо. Оставь себе.
— Бери. У меня еще есть.
Мальчик говорит тихо и я коротко киваю.
— Спасибо, малыш.
— Спой мне колыбельную. Ты обещала.
Киваю. Да, я обещала. Я давно ее не пела и сама соскучилась.
— Хорошо. Садись.
Эмир залезает на кровать, опирает голову на ручки, а я начинаю петь. Тихонько, чтоб нас не услышали, я пою ему небольшую песенку, которую сочинила для Амели после ее потери. Я думала тогда что умру, но выжила. Пела и играла эту песню сотни раз.
Я пою про ангела, который защитит мою крошку, про теплые объятия и мою большую любовь. Пою про то, что мама всегда любит своего ребенка, несмотря ни на что, любит больше жизни.
Эмир, на удивление, слушает меня, почти не моргая. Увлеченно, серьезно, так грустно, и когда я заканчиваю петь, тихонько говорит:
— Спасибо. Ты хорошая.
После этого он выбегает из комнаты, а я…остаюсь одна со своей болью. У Тимура наверняка другая
