— Хочешь совет? — спросил Лео, привлекая мое внимание.
Я проткнул вилкой жареный картофельный пирог.
— У меня такое чувство, что ты все равно дашь его мне.
— Как парень, который регулярно участвует в сексе втроем, прими это от меня. Это неловко только в первый раз.
Я бросил на него косой взгляд, затем вернулся к своей картошке.
— Принято к сведению, — это было не его гребаное дело. Лирика не была какой-то случайной цыпочкой, которую я заставил отсосать мой член в стрип-клубе.
— Я просто говорю… — он сделал паузу, чтобы разрезать свою запеченную куриную грудку. Сок вытек из мяса и попал на его тарелку. — Все это не является обычным, — он откусил, разговаривая о еде. — Чендлер похитил Энистон, и теперь они женятся. Каспиан и Татум должны были «умереть», чтобы быть вместе, — он процитировал слово умереть. — Вы трое оказались в дурацкой ситуации. Никто не станет винить вас за то, что вы делаете все возможное, чтобы извлечь из этого максимальную пользу.
Помимо его технической болтовни, я думаю, что это была самая логичная вещь, которая когда-либо исходила из его уст. Я взглянул на обеденный стол, где Лирика чему-то смеялась, а Линкольн свирепо наблюдал за нашей беседой. Они были вне пределов слышимости, а это означало, что он, должно быть, злился на собственные мысли. Или, может быть, Лирика сказал ему. Я надеялся, что да. Я разрезал золотисто-коричневую кожуру на сочном белом мясе.
— Я не тот, кого нужно убеждать.
Лео запихнул в рот еще один кусочек.
— Не-а. Ты просто тот, кому нужно переспать.
После ужина Лирика сложила пустые тарелки в кухонную раковину и включила кран.
Я подошел к ней сзади — прямо за ней — вдыхая чистый аромат ее шампуня. Она отперла дверь, которая отказывалась закрываться. Она была такой же упрямой, как и женщина, которая держала ключ.
Я подошел и взял тарелку из ее рук.
— Иди и позаботься о том, что важно. Мы с Лео позаботимся об этом.
Ее тело напряглось против моего, но немного расслабилось, когда она повернулась ко мне лицом. Я не дал ей много места, заставив ее задницу тереться о мою промежность, когда она кружилась, а ее груди прижались к моей груди, когда она остановилась. Она смотрела на меня сияющими голубыми глазами, под которыми таилась тьма.
— Девочки все наверху в своих комнатах. Мы с Линком будем внизу, в нашей, — ревность уколола мою кожу. Моей и Линка. Он укладывал ее в свою постель каждую ночь. Он готовил с ней ужин и смотрел, как она смеется, когда они его едят — все то, что я мог бы иметь годами, но не имел. — Я попросила Лео положить сюда и твои вещи, — она сглотнула. — Ты находишься через холл от нас.
Я не стал спрашивать, что это значит. Я не стал выпытывать у нее подробности.
— Спокойной ночи, милая Лирика, — сказал я, отходя и отпуская ее.
— Господи, чувак. Если ты не трахнешь ее, это сделаю я, — раздался рядом со мной голос Лео, как только Лирика вышла из кухни.
Я сполоснул тарелку под горячей водой, не удостоив его взглядом.
— Продолжай говорить в том же духе, и скоро ты ни с кем не будешь трахаться.
Он рассмеялся, затем помог мне закончить мытье посуды в тишине.
* * *
Я принял душ и влез в черные брюки для отдыха, без рубашки и нижнего белья. Я заставил Лео спать на диване, потому что этот озабоченный ублюдок никак не мог остаться со мной в одной постели. Только Христос знает, что ему снится, а с моим прошлым я бы, наверное, отрезал ему член, если бы проснулся от того, что он прижимается к моей заднице.
В доме было тихо и темно, но мой разум кричал. Как, блядь, я мог заснуть, зная, что Лирика находится в тридцати футах от меня? После того, что она сказала сегодня вечером?
Наконец, я откинул одеяло и вылез из кровати. Мне нужно было что-нибудь — вода, виски, свежий воздух — что угодно, чтобы успокоить свои мысли.
Снаружи моей комнаты раздался тихий стон. Мой взгляд метнулся к слегка приоткрытой двери, как будто это было сделано специально, как приглашение. Мой пульс резко участился, сердце забилось, как поршень. Я вскрывал мужчин ножами для масла. Я трахался с тюремным охранником, чтобы не быть забитым до смерти плетьми. Меня избивали за несколько секунд до смерти. Я узнал, что женщина, которую я любил всю свою жизнь, была большим чудовищем, чем я когда-либо мог быть. Каждая из этих вещей изменила меня, но в глубине души я знал, что ничто и никогда не сможет изменить меня так, как открытие этой двери.
Но я все равно сделал это. Я прижал ладонь к деревянной двери и медленно открыл ее.
Лирика лежала на спине, ее руки вцепились в покрывало, а спина дугой поднималась с кровати. Линкольн был между ее бедер. Я едва дышал, когда осторожными шагами вошел в комнату. Бездумно, на инстинктах. Ничто не имело значения, кроме этого. Сейчас.
Я стоял над ними и смотрел, загипнотизированный тем, как ее губы раздвигаются, а дыхание покидает легкие короткими, затрудненными вдохами. Ее волосы были в диком беспорядке вокруг нее. Каждый изгиб ее тела, каждый дюйм обнаженной плоти перехватывал мое дыхание и разжигал огонь в моих венах. Я видел ее голой и раньше, но это… Черт. Я никогда не видел ее такой. Даже в ту ночь во дворце она все еще была в платье. В тот раз, когда я трахал ее, я был так сосредоточен на том, чтобы мы оба прошли через это, что не нашел времени испить ею, насладиться ею. Кроме того, тогда она была всего лишь девушкой. Сейчас она была женщиной.
Ее кожа блестела от пота между грудей и на животе. Ее соски были двумя твердыми пиками, умоляющими о моем рте, о моих зубах, о моих пальцах, чтобы покрутить и потянуть их.
Ее руки переместились к его волосам, запутавшись в темных кудрях. От этого вида у меня защемило в груди. Это должен быть я. Это должен быть мой рот на ее киске, мой язык, покрытый ее вкусом. Я бы солгал, если бы сказал, что не ревновал, что меня не разрывало на части, когда я видел, как она извивается для него, слышал, как она задыхается для него. Но что-то еще, что-то первобытное, грызло тьму внутри меня. Видеть ее такой, раскованной и необработанной, развязывало зверя, жаждущего опустошить ее, взять, пометить и потребовать.
Он доставлял ей удовольствие.
Я хотел доставить ей удовольствие еще лучше.
Я и раньше наблюдал, как люди трахаются. Это было частью многих наших ритуалов. Это всегда было клиническим. Привычно. Но это… это заставляло меня чувствовать себя не в себе. Диким. Отчаянным.
Нуждающимся.
Я опустился на колени рядом с ними, затем взял ее подбородок между пальцами.
— Посмотри на меня.
Линкольн поднял глаза и зарычал. Не на тебя, придурок. На нее.
Ее красивые глаза встретились с моими, и я невольно попятился. Я прислонился лбом к ее лбу и закрыл глаза, вдыхая ее дыхание. Когда я снова открыл их, она все еще смотрела на меня — невинно… но нет. Я лизнул ее нижнюю губу, и она издала тихий стон.
— Для кого это? Для меня? Или для него? — мой рот навис над ее ртом, наши губы едва касались друг друга.
— Обоим.
Линкольн зарычал на ее киску.
Я заставил ее рот открыться, отчаянно желая попробовать хоть какую-то ее часть. Моя рука обхватила ее щеку, затем скользнула в ее волосы, притягивая ее глубже к себе. Мой язык гладил ее, нежно, осторожно. Благоговейно, как я и обещал. Я целовал ее так, словно этот поцелуй был последним в нашей жизни. И, возможно, так оно и было. Затем она издала этот звук — частично хныканье, частично стон. Чистый рай. Это был звук, который хранит секреты и обещания. Звук, который заставил бы мужчин вроде меня встать на колени, только чтобы услышать его снова.
С тихим стоном я заставил себя оторвать свои губы от ее губ.
— Я ждала этого, — ее лицо раскраснелось. Ее губы распухли. Каждый вздох отзывался дрожью на моих губах, и все, чего я хотел, это снова поцеловать ее.
— Я тоже, — я переместил руку между ее бедер, раздвигая ее губы, пока он работал языком над ее клитором. Он сделал паузу, всего на секунду, затем его язык коснулся внутренней поверхности моих пальцев, когда он снова попробовал ее на вкус. — Видишь это? Видишь, как ты открылась для него? — звуки его языка, ласкающего ее влажную киску, наполнили комнату. — Такая чертовски красивая, — и она была прекрасна. Она была чертовски красива в таком виде.
