— Я голоден, — говорит он.
Мои глаза расширяются в недоумении.
— Ладно… иди поешь.
— Сначала мне нужно почистить зубы, и кто знает, сколько времени ты здесь выдержишь. Я не хочу ждать.
Я закатываю глаза, но закрываю занавеску и пытаюсь принять душ. Но не могу. Все, о чем я могу думать, — это как я обнажена и как он близок ко мне. Мои соски твердеют от этой мысли, а по телу, несмотря на жар воды, бегут мурашки.
Я смотрю на занавеску в душе, зная, что никто из нас не видит сквозь нее, но все же желая проверить. Закрыв глаза, я позволяю себе сосредоточиться на близости между Ником и моим обнаженным телом и позволяю своим рукам опуститься ниже по телу, пока мои пальцы не коснутся клитора. Я вздрагиваю от этого ощущения, не привыкшая получать удовольствие от прикосновений к себе. Обычно это вызывает чувство неловкости и дискомфорта, но это… Это было волшебно.
С другой стороны занавески я слышу, как Ник бормочет что-то похожее на "все в порядке?" с полным ртом зубной пасты.
— Ага! Уронила мыло, — вру я и заставляю себя вести себя прилично.
Я стою под душем, жду, когда он уйдет, и пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме того, как мне неловко от того, что я голая в его близости, хотя в этой ситуации нет ничего даже отдаленно сексуального, кроме пошлых мыслей, которые мне не следует посещать.
Через несколько минут я слышу, как Ник включает раковину и сплевывает зубную пасту изо рта. Я жду, что он уйдет, но он не уходит.
Вместо этого он спрашивает:
— Как ты себя чувствуешь?
Все еще оставаясь за занавеской, я отвечаю:
— Вряд ли это подходящее место для такого разговора.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — В его тоне слышится веселье. — Чтобы ты могла спокойно потрогать себя?
У меня отпадает челюсть, а щеки пылают от смущения.
— Я не… — начинаю протестовать я, но тут же прерываю себя, решив, что он все равно не заметит любой моей лжи. Я вздыхаю. — Мне все равно. Делай, что хочешь, — говорю я, потому что не хочу, чтобы он думал, что его присутствие здесь меня беспокоит, хотя оно меня и заводит. И, видимо, мы оба уже слишком хорошо это понимаем. Я надеюсь отвлечься от того, что только что произошло, ответив на его другой вопрос: — Я чувствую себя… настолько хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах.
После нескольких секунд молчания он говорит, и из его голоса исчезают все следы юмора:
— Мне жаль, что ты не смогла увидеться с Миной.
И, черт возьми, его искренний тон заставляет гнев и смущение во мне отступить.
Я ничего не отвечаю на это, потому что мне нечего на это сказать. Хотя игра в вину бесплодна, я все равно чувствую, что он отчасти виноват в этом беспорядке. И это не нормально, что я не смогла увидеть Мину, но я не хочу говорить об этом.
Однако я готова поговорить о некоторых аспектах вчерашнего дня.
— Что с парнем, которого ты вчера убил?
Я не уверена, что он ответит на мои вопросы, поскольку уверена, что все, что произошло вчера, не законно, но я все равно жду. Не то чтобы я кому-то рассказала. Я не невиновна во всем этом. Когда я вчера принесла продукты, я загрязнила место преступления. Мне даже не нужно быть студентом юридического факультета, чтобы понять это.
Он удивляет меня, отвечая честно.
— Пока мы спали, приехала бригада уборщиков.
— А люди не будут задавать вопросы, когда поймут, что он пропал?
— Возможно, — говорит он, и это должно меня беспокоить, но безразличие в его тоне ослабляет мои опасения, что его поймают. — Но он не местный, так что полиция не будет искать его в первую очередь. И это если их предупредят.
Он так уверен в том, что они не будут оповещены, что я отпускаю эту тему..
— Вчера ты сказал, что знаешь его… Откуда?
Он вздыхает.
— Сейчас меня зовут Ник, но родился я Нкколайо Кристиано Андретти.
Я все еще размышляю над его словами.
Он Андретти?!
Я провела небольшое исследование мафии после того, как в течение учебного года нарвалась на Ашера. Есть целые сайты, посвященные пяти американским синдикатам, что-то вроде Википедии для мафии. И в каждом сообщении, где упоминаются семьи Романо и Андретти вместе, всегда есть упоминание о давней вражде между этими двумя семьями. Давней и кровавой вражде.
Андретти и Романо — это как Капулетти и Монтекки, только опасные. Я не знаю, почему они ненавидят друг друга, но я знаю, что эта ненависть сильна. И появление Андретти на территории Романо должно быть равносильно войне…
Однако Николайо не просто находится на территории Романо. Он внедрен в нее. Насколько я знаю, он дружит с Ашером, и он упоминал, что Винсент Романо помог нам приобрести это убежище.
За этим стоит какая-то история, и хотя мне до смерти хочется ее узнать, я не спрашиваю, потому что не позволяю себе раздувать пламя своего любопытства в отношении Николайо. Подозреваю, что знакомство с Николайо не поможет сдержать мое вожделение.
И его имя. Я знала, что Ник ему не подходит. Оно слишком простое и обыденное, но Николайо Кристиано Андретти… Оно экзотическое, сексуальное и все то, чем, как я поняла, является Ник-Николайо.
Он продолжает:
— Я жил на территории Андретти до двадцати лет и был вынужден уехать. Пока я жил во Флориде, я дружил с парнем по имени Игнацио. Нац. Это в него я стрелял вчера. В общем, его отец был другом моего отца, так что мы практически росли вместе. За несколько лет до того, как я уехал из Флориды, Нац случайно застрелил гражданского и был отправлен в Мэриленд, пограничный штат.
— Когда я уехал из Флориды, я немного пожил в Мэриленде, а пока я там был, я работал в клубе. Я был на улице, делал перерыв, когда увидел Наца. Он и его друг достали пистолеты и собирались застрелить Ашера.
Когда я задыхаюсь, он не обращает на это внимания и продолжает:
— Он собирался убить Ашера, но если бы он это сделал, люди с Ашером убили бы его… Поэтому я вмешался. Я убил друга Наца, потому что не хотел, чтобы он рисковал выстрелить в Ашера, пока я забочусь о Наце. Нац так и не простил меня за это.
Он понижает голос, и мне кажется, что он говорит: "И еще кое-что", но на такой низкой громкости я не могу расслышать его из-за шума воды из душа.
— Ты спас Ашера Блэка, — говорю я с удивлением в голосе.
Мои слова повисают в воздухе беззвучно и смело, и мы позволяем им кипеть в тишине, пока я пытаюсь осознать всю глубину своего заявления. Он спас Ашера Блэка, одного из самых влиятельных людей в мире, не говоря уже об этом городе.
Это грандиозно.
После еще нескольких минут молчания я делаю глубокий вдох, прежде чем задать вопрос, который давно хотела задать:
— Почему люди пытаются убить тебя?
— На меня готовится покушение.
— Покушение?! — Неверие в моем голосе очевидно.
— Пять миллионов долларов.
И на какую-то отвратительную секунду мой разум задумывается, что я могу сделать с пятью миллионами долларов.
Я могу найти дом.
Я могу нанять адвоката.
Я могу подать на опекунство над Миной.
Пять миллионов долларов решили бы все мои проблемы, вот только я не могу убить этого человека.
Может, я и не самый лучший человек в мире, но уж точно не убийца. Я не только не могу причинить ему вред, но и не хочу.
Я наконец-то нашла ту черту, за которой, как мне казалось, можно было бы провести бесконечный список вещей, которые я готова сделать для Мины… и я ненавижу Николайо за то, что он ею стал.
27
Когда злитесь, считайте до четырех.
Когда очень злитесь, ругайтесь.
Марк Твен
МИНКА РЕЙНОЛЬДС
Хотя мне неприятно, что Николайо спит на диване, я ничего не предпринимаю. Мне не хочется подчеркивать все его достоинства, но я должна признать, что он достаточно джентльмен, чтобы настаивать на том, чтобы я спала где-нибудь еще, кроме кровати.
