улыбаясь.
Две минуты спустя мы все шестеро втискиваемся в больничный лифт, направляясь вниз.
Когда двери на втором этаже открываются, Киран и его люди выходят первыми, обнажив оружие. Они прочесывают коридор, прежде чем выпустить нас с Нэнси из лифта. Затем они идут по обе стороны от нас, как персональные агенты секретной службы президента, пронзая кинжалами любого, кто осмеливается посмотреть в нашу сторону.
Мне неприятно признавать, что мне нравится эта драматичность. Я чувствую себя знаменитостью. Хорошо, что это не так, потому что я была бы ужасной примадонной. Два перелета на частном самолете — один из них в плену — и не думаю, что когда-нибудь снова смогу летать эконом классом.
УЗИ проходит без сучка и задоринки. На моих яичниках нет опухолей или кист, а моя матка бесплодна, как Сахара. Я ухожу, улыбаясь.
Но улыбка сползает с лица, когда мы возвращаемся в палату, и Нэнси сообщает мне результаты анализов крови.
Склад располагается рядом с доками. Здесь холодно, промозгло и пахнет прогорклой морской водой и гниющим деревом. Но он находится на удалении от прочих зданий, что делает его удобным местом для допросов.
Крики здесь теряются. Кровь легко смывается с цемента, попадает в канализацию, а оттуда в море.
— Привет, Ставрос. — Он привязан к металлическому стулу, на голове у него черный матерчатый капюшон. Обычно я ставил пленников на колени. Ледяной цемент — это адская пытка для коленей, но Ставрос уже побывал в адовом пекле, когда я пришел сюда.
Капюшон приподнимается. Голос с легким русским акцентом спрашивает:
— Кто ты?
— Новый лучший друг Слоан.
После короткой паузы Ставрос злобно ругается по-русски.
Удивленный, я поворачиваюсь к Пауку, стоящему рядом со мной.
— Держу пари, он думает, что я не понимаю его языка.
Паук хихикает.
— Держу пари, он думает о многом, что не соответствует действительности. Глупцы всегда ведут себя подобным образом.
— Что ты с ней сделал? Если ты причинил ей боль, я убью тебя на хрен!
Его гневные крики эхом отражаются от стен. Ставрос борется с путами. Его дыхание неровное и учащенное.
— Расслабься. Она все еще цела и невредима. Но продолжай в том же духе, и я буду приносить тебе один из ее пальцев за каждый раз, когда ты посмеешь наорать на меня.
Пробиваясь сквозь капюшон, его дыхание белыми облачками пара повисает в холодном воздухе здания. Понизив голос, но все еще дрожа от ярости, Ставрос говорит:
— Ты пожалеешь об этом.
Я заинтригован. Судя по описанию Слоан о нем как о зануде, я ожидал меньше энтузиазма.
— Почему? Твой хозяин, Казимир, идет спасать тебя? Ты недостаточно высоко забрался на тотемный столб, парень.
— Я говорю о похищении моей женщины.
От того, как он называет ее, у меня сводит зубы.
— Твоя женщина? Похоже, ты действуешь в соответствии с ошибочным представлением о том, что ей на тебя плевать.
Или что Слоан может принадлежать кому угодно. Ни один мужчина никогда не смог бы по-настоящему владеть ею. Как и все несломленные духи, она не может принадлежать кому-то одному.
Ставроса не смущает сарказм.
— Ты понятия не имеешь, что Слоан чувствует ко мне.
— О, постой, она считает тебя таким же интересным, как квашня или простокваша.
— Она бы не стала рассказывать тебе правду!
— Она могла бы. Под давлением.
Намек на то, что я пытал ее, чтобы выбить информацию, его не смущает. Ставрос яростно качает головой.
— Ты ее не знаешь. Слоан не такая, как другие люди. Она не отдаст ничего, чего не хочет отдавать.
Меня начинает раздражать его уверенность. Могла ли Слоан солгать мне о чувствах к нему?
— Каждого можно сломать. Вот ты, например. Сколько твоих пальцев мне придется отрезать, прежде чем ты расскажешь все, что я хочу знать о твоем боссе?
Его ответ следует незамедлительно.
— Ни сколько. Я расскажу тебе все, что угодно. Я расскажу тебе о нем все, что знаю.
Паук поражен.
— Это и есть преданность, которую ты проявляешь к своему королю?
— Мне на него наплевать. Меня волнует только то, чтобы ты не причинил вреда Слоан. Если ты отпустишь ее, я сделаю все, о чем ты попросишь. Я буду шпионить за ним, если ты этого захочешь.
Испытывая отвращение, Паук плюет на цемент.
— Охренительно. Ради женщины.
Я поворачиваюсь и одариваю его холодным взглядом. По-гэльски я натянуто говорю:
— Видно, ты прискакал на могучем коне. Ты уже забыл, как легко одна и та же женщина проверила твою преданность, Гомер?
Он замирает. В его глазах появляется виноватое выражение.
— Сними с него капюшон. И принеси мне стул.
Поворачиваюсь обратно к Ставросу и наблюдаю, как Паук стягивает капюшон с его головы. Ставрос видит, что я стою перед ним, и быстро оглядывает меня.
Мне приятно видеть, как Ставрос сглатывает от страха.
Паук ставит передо мной стул и отступает назад. Я разворачиваю его, оседлываю и сажусь лицом к Ставросу, облокачиваясь на стул таким образом, что мои плечи находятся на уровне глаз Ставроса, а руки свободно свешиваются вниз.
Потом я говорю Пауку, чтобы он оставил нас со Ставросом один на один.
Когда эхо его шагов затихает, я спрашиваю заложника:
— Ты влюблен в нее?
Вопрос застает его врасплох. Я могу сказать, что Ставрос пытается угадать, с какой целью я интересуюсь. Мгновение он спорит сам с собой, затем просто признает:
— Да.
— Настолько, что ты предал бы Казимира, не задумываясь.
— Да.
Интересно.
— Как долго вы были вместе?
Ставрос начинает выглядеть сбитым с толку. Может быть, он ожидал, что я уже буду отрезать от него по куску, а не вести с ним светскую беседу.
— Три месяца.
И это все?
Когда я приподнимаю брови, он говорит, защищаясь:
— Четырнадцать недель, если быть точным. И два дня.
Господи иисусе. Я уверен, что если бы я спросил его, сколько часов и минут, он бы знал ответ на вопрос.
Ставрос выпаливает:
— Скажи мне, все ли с ней в порядке.
Удерживая его взгляд, я еле слышно заявляю:
— Ты не в том положении, чтобы предъявлять требования.
— Пожалуйста. Я должен знать. Это убивает меня. Я просто схожу с ума.
Ставрос умоляюще смотрит на меня темными глазами. Я испытываю непреодолимое желание выколоть их. Вместо того чтобы сделать это, я говорю:
— С ней все в порядке.
Ставрос шумно и с облегчением выдыхает. Он произносит благодарственную молитву Деве Марии по-русски. Теперь я хотел бы облить этого парня бензином и поджечь.
Мое эго решает, что пришло время
