— Нет!
Дина со свойственной ей ухмылочкой приблизила к нему лицо. Она была на полголовы выше Нильса, и слова ее полетели в него, как сверкающие наточенные стрелы:
— Еще бы! Ты боишься, что кто-нибудь обнаружит, что ты не силен в счете! Что иные цифры исчезают у тебя как роса с травы! Да-да! Но цифры навсегда не исчезают. Так может казаться только тому, кто не умеет считать…
В конторе воцарилась тишина. Потом Нильс повернулся на каблуках и вышел, бросив через плечо:
— При Ингеборг такое было бы невозможно! В конторе останусь либо я, либо эта.
Дина не осталась в конторе. Но за обеденным столом она выразительно поглядывала на Нильса. Нильс предпочел обедать на кухне.
Иаков пытался задобрить Дину, чтобы она не сердилась из-за того, что вести дела в конторе остался Нильс. Он привозил ей из своих поездок маленькие подарки. Кусочек мыла. Брошку.
Пытался втянуть ее в общий разговор.
Однажды, когда все собрались в гостиной после обеда, он спросил у Дины, что она думает о новом короле Оскаре I.
— Мне хотелось бы попросить нового короля как-нибудь проверить все счета в нашей лавке, чтобы выяснить, куда пропали некоторые цифры, — с улыбкой ответила Дина.
Нильс встал и вышел. Матушка Карен вздохнула. Иаков нервным движением зажег трубку.
Иаков знал в Страндстедете одну вдову. У нее были тяжеловатые, но приятные черты лица и волосы с седыми прядями, собранные в пучок. Платье плотно облегало крепкое тело. Она жила одна в небольшом доме, пускала к себе постояльцев и немного шила для людей.
У нее Иаков находил утешение. К ней он мог приехать и облегчить свое сердце, поговорить.
Если во времена Ингеборг он брал карбас и уплывал в поисках развлечений, танцев и музыки, а иногда и кое-чего еще, то теперь он покидал Рейнснес, чтобы обрести покой и гармонию.
Потребности мужчин… Они неисповедимы и непредсказуемы.
Пришло лето 1844 года. Ползали муравьи, сверкало солнце, стояла тишина.
Матушка Карен приобрела для Дины народные песни, собранные человеком по имени Йорген Му, и языческие сказки, собранные Асбьёрнсоном и Му. К сказкам Дина даже не притронулась.
— Истории в Книге Ертрюд гораздо интереснее. В них нельзя угадать конца, как в этих сказках.
— В сказках совсем другая мораль, милая Дина, — объяснила матушка Карен.
— Какая?
— Сказки — это не слово Божье. В них главное — народность, народная мораль.
— А какая между ними разница?
— Слово Божье священно. Оно говорит о грехе и о спасении души. А сказки — это сказки, их рассказали люди. В них зло бывает наказано и добро торжествует.
— Но и Книга Ертрюд тоже написана людьми!
— У Бога были Свои посланцы. Свои апостолы, которые несли людям Его слово, — объяснила матушка Карен.
— Я знаю. Во всяком случае, Его истории интересней, чем истории Асбьёрнсона и Му! — заявила Дина.
Матушка Карен улыбнулась.
— Очень хорошо, милая Дина! Но ты не должна называть Библию Книгой Ертрюд! И не надо сравнивать слово Божье с языческими сказками! — примирительно сказала она.
— Книга Ертрюд, Библия, очень выигрывает от такого сравнения, — сухо заметила Дина.
Матушка Карен поняла, что Дина вряд ли может подняться до философских дискуссий или богословских бесед. Ну что ж, пусть будет так.
Дина играла на виолончели и ездила верхом с Фомой. В пакгаузе Андреаса встречалась с Ертрюд.
Каждое утро на столе в беседке были видны красные круги от рюмки.
Забравшись на бузину, она следила за судами во фьорде. Приезжих было мало. А те, что приезжали, казалось, прибыли с другой планеты.
Дина сделала свои выводы относительно поездок Иакова в Страндстедет. Слухи долетали до нее через стены людской и вообще с ветром. Она подхватывала кое-что здесь, кое-что там. Несколько раз шепот обрывался, когда она появлялась в комнате или проходила мимо. Даже у церкви.
Она стискивала зубы.
Подошла осень.
По темному морю гуляли белые барашки, холодный ветер колол лицо ледяными иголками. Луна была белая, круглая, и сполохи северного сияния прогоняли со звездного неба злые силы.
Снег и дождь чередовались друг с другом. Горные дороги стали недоступными, по ним не могли пройти ни люди, ни лошади. Хорошо было тем, у кого были лодки. Хотя и на море гуляли ненадежные ветры.
То они задували с севера. То гнали с запада тяжелые волны и неприкаянных черно-синих бакланов.
Дина не спала всю ночь. Но, против обыкновения, она не встала и не ушла в беседку в своей волчьей шубе.
Ночь предвещала ненастье. Ясное небо и северное сияние сопротивлялись приближающемуся шторму.
Дина лежала на высокой кровати и, откинув полог, глядела в окна на жалкие остатки света, из-за которых небо казалось выцветшим и бесконечно далеким.
Неожиданно сквозь закрытую дверь в залу вошел Иаков. Подошел к кровати. Он хромал.
Лицо у него было худое и измученное, он протягивал к ней руки, как будто молил о милости.
Иаков снял с себя только один сапог, поднятый им шум мог разбудить весь дом.
На его бледном лице была печать предательства.
Дина позвала его. Но он не ответил. А потом было уже поздно. Его сменил жалкий двойник. Весь день Дина поглядывала на пролив, ожидая посланца из Страндстедета.
Я Дина. Иаков говорит одно, а делает другое. Необъезженный жеребец. Он знает, что принадлежит мне, и боится, как бы я не узнала, что он хочет улизнуть от меня. Семь раз он лгал, чтобы улизнуть от меня.
Уже ничего нельзя изменить. Люди как времена года. Иаков вот-вот станет зимой. Мне нанесли удар. Я почувствовала боль. Но все исчезло в том безграничном, что я всегда ношу в себе.
Я брожу из комнаты в комнату, между предметами и людьми. Могу заставить людей натыкаться друг на друга. Они плохие игроки. Ничего про себя не знают. От моих слов у них начинают бегать глаза. Людей нет. Я не хочу больше считать их.
Потрепанный двухвесельный бот с мокрым и замерзшим гребцом подошел к причалу. Иаков повредил ногу, его надо забрать домой, он лежит у вдовы в Страндстедете.
Дина не выразила ни малейшего удивления. Она тут же начала одеваться и приказала запрячь в сани Вороного.
Андерс хотел пойти в Страндстедет на карбасе. Женщине нельзя ехать через горы.
Дина шипела, как разъяренная рысь, и ждать не стала.
Андерс пожал плечами. На море творилось такое, что, может, Динино решение было и кстати.
Казалось, Дина уже с утра была готова к этой поездке. Теперь ей оставалось только закутаться в шаль, завернуться в овчину и сесть в сани.
Матушка Карен и Олине больше опасались за Иакова, чем за рискованную поездку Дины.
