– Что такое? – тихо спросил Ян Моленаар.
– Ничего. – Она покачала головой. – Просто я подумала кое о чем. – Ее душу наполнили тоска и неприятные предчувствия, заставив на время замолчать.
Повозка прокатилась мимо фасадов домов, прогромыхала по мосту и резко свернула за «Банк Явы», прятавшийся среди высоких деревьев. Якобина успела разглядеть башенки на крыше ратуши, когда Будиарто свернул еще раз.
Теперь с левой стороны тянулся канал. Он был хорошо виден между открытых навесов, где лежали бревна, ящики и бочки, остовы деревянных лодок, над которыми трудились малайцы. Иногда возле воды лепились маленькие сараи, между столбами были опущены бамбуковые жалюзи. На другом берегу канала, словно зеркальное отражение, теснились точно такие же навесы.
– Это – Кали Бесар, – пояснил Ян Моленаар. – В переводе – большая или длинная река. Здесь текла река Чиливунг; потом ее расширили и сделали этот канал. Когда-то тут билось сердце старой Батавии.
С правой стороны стояли дома: их верхний этаж был обшит деревом и опирался на колонны. На отступившем в глубину дома нижнем этаже, по-видимому, размещались деловые помещения, а над входной дверью или сбоку от нее красовались доски с фамилией владельца на голландском, немецком или английском языке, а иногда и красочный герб. Красноватый цвет узкой, пыльной дороги повторялся в кирпичах, которыми были выложены узкие тротуары перед домами, такого же красноватого цвета были и фасады, часто с лососевым, абрикосовым или желтоватым оттенком. Другие дома были светлее, как лен или песок. Кое-где Якобина видела даже зеленые стены. Помимо высоких, перистых тамариндов, другие деревья тоже раскинули над городом свои ярко-желтые, карминно-красные и оливковые кроны.
На лице Якобины промелькнула улыбка, когда над маркизой одной из лавок она прочла табличку «Книги». Она быстро переглянулась с Яном.
– Единственная книжная лавка в округе, – сказал он. – «Колфф и Компания» наверняка зарабатывают больше на писчебумажных и канцелярских товарах, чем на продаже книг.
Якобина тихонько засмеялась и стала рассматривать загорелых европейцев в светлых костюмах, а иногда и в тропических шлемах; малайцев, которые к рубашкам с длинным рукавом и белым штанам надевали еще и яркие, узорчатые саронги и тюрбаны. Со всех сторон от них громыхали самые разнообразные повозки, запряженные пони. Жилистые мужчины с повязкой на голове, в коротких саронгах и просторных рубашках перебегали через улицу с мешком или ящиком на плечах.
– Здесь так многолюдно лишь днем, с девяти до пяти, – пояснил Ян. – Это деловой квартал. Как только наступает вечер, все уезжают, – он взмахнул рукой в воздухе, – домой. Голландцы, англичане и немцы едут в свои жилые районы на юг, местные – в свои кампонги – деревни в пригороде. С наступлением темноты здесь остаются одни лишь призраки. – Его губы скривились в ироничной улыбке. – То, что вы обычно видите в Батавии, – лишь фасад, торговые конторы, приглаженный колониальный стиль. Все неевропейское оттесняется, изгоняется из поля зрения. – Он посмотрел на Якобину. – Почти как в те времена, когда Ост-Индская компания строила Батавию как крепость в борьбе с яванцами. Стены старого форта давно снесены, но это ничего не изменило.
Будиарто направил двуколку влево, через подъемный деревянный мост, вызвавший в памяти Якобины картины старых голландцев. Она наклонилась к Яну и поглядела на канал, через который виднелся целый ряд таких мостов. На воде плавало много лодок с парусами, похожими на птичьи перья, в канале резвились, визжа, голые, темнокожие дети, степенно купались обнаженные по пояс мужчины и женщины в саронгах. Другие женщины стирали в канале белье, а потом тут же вывешивали его на деревянных стойках.
Якобина снова откинулась на спинку сиденья.
– Откуда вы так хорошо знаете Батавию?
– Приехав на Яву, я провел здесь первые три года. – Он усмехнулся. – Так сказать, как миссионер-стажер. Мне пришлось зубрить малайский и яванский языки и знакомиться со страной и ее жителями. Тогда-то я и встретился с Винсентом и Грит. – Он засмеялся. – Разве можно жить в Батавии и не знать супругов де Йонг? – Он помолчал, словно обдумывая свои слова. – Мы приехали сюда почти одновременно, Винсент и Грит лишь на пару месяцев раньше меня: они сразу стали самыми яркими персонами в городе. Впрочем, Винсента тут знали давно – прежде он постоянно конфликтовал со своим начальством, всячески подкреплял свою репутацию пьяницы и забияки и никогда не задерживался дольше пары месяцев в одном полку. Но, кроме того, он – храбрец, награжденный медалью за Атье и крестом ордена Вильгельма. Еле живым его подобрали в джунглях Атье и отправили домой умирать. Не прошло и двух лет, как он вернулся в строй, здоровый и сильный, укрощенный прелестной Грит. – Он скрестил руки на груди. – Светскому обществу Батавии как раз не хватало такой пары. Прежде всего, такой дамы, как Грит. Такой прекрасной, доброй и жизнерадостной, обаятельной и элегантной. Ее приняли с распростертыми объятьями, и сегодня она задает тон во всем, что говорят, делают и носят.
Восхищение и нежность, с которыми он говорил о госпоже де Йонг, больно кольнули Якобину, и она опустила голову.
– А вы… – Она помолчала и провела пальцем по шву на кожаной подушке, – вы хотели бы снова вернуться сюда – в Батавию? – И краешком глаза увидела, как он покачал головой.
– Нет. Ни за что. Здесь свой мир, не имеющий отношения к остальной Яве. Батавия для меня слишком шумная и большая, тут всем правят деньги. Мне не нравится, что мы, голландцы, устроили тут цветущий остров блаженства, настроили дворцов с колоннами, потеснив на грязные окраины пеструю смесь из китайцев, малайцев, яванцев и прочих. Я с удовольствием приезжаю сюда ненадолго, чтобы повидаться с Винсентом, Грит и детьми, но я… – он со вздохом сцепил пальцы и положил руки на колено, – я не хочу жить так, как Винсент и Грит. Это действительно не мой мир, и в Бейтензорге мне нравится гораздо больше. Хотя мне иногда бывает там… одиноко. – Он выпрямился. – Вот мы и приехали.
Всю жизнь Якобине внушали, что невежливо таращить глаза и проявлять любопытство. Но здесь, в Глодоке, она не могла иначе. Она с изумлением смотрела на дома, мимо которых ее проводил Ян Моленаар, и даже не замечала, что у нее раскрылся рот. Узкие фасады домов под красными черепичными крышами с загнутыми уголками сильно обветшали, покрылись пятнами или даже плесенью, но резные деревянные решетки на окнах и затейливые балкончики на верхнем этаже придавали им неповторимое азиатское очарование. Якобина смотрела на китайцев, одетых в широкие белые штаны и легкие куртки с длинным рукавом. Они сновали босиком или в легких сандалиях, состоявших из подошвы и раздвоенного ремешка, между проезжавшими по улице повозками и тележками. Некоторые несли на плечах коромысло, на концах которого висели корзинки или глиняные кувшины. Многие были в конических соломенных шляпах, другие – в шапочках из хлопка или шелка, с тонкой косичкой на спине. У тех, кто ходил без головного убора, голова была выбрита наголо, не считая непременной, более или менее длинной косички. А когда мимо них проехал богатый китаец в лакированном ландо, запряженном парой холеных лошадей, Якобина едва не споткнулась, – так ее заинтриговал контраст между его серым костюмом на европейский манер и косичкой, выглядывавшей из-под шляпы-котелка.
