— Я не помню, когда говорил тебе такое…
— Зато я помню! — собственный смех уже пугал и душил ее, но она все не могла остановиться, сотрясаясь в мелких частых судорогах. — Это ведь благодаря тебе я стала тем, чем стала: скучной, нудной, неинтересной бабой. Тебе ведь теперь самому со мной скучно, правда?.. А ведь ты, наверное, с самого начала намеревался ткнуть меня носом: дескать, жри то, что хотела! Ты ведь тоже, как Наденька, считаешь, что я с самого первого дня просто сделала на тебя ставку, просто спрогнозировала, что ты будешь богатым?
— При чем здесь Надька-то? Поля, опомнись! — Борис схватил ее за плечи и сильно тряхнул. Но она вырвалась и завопила еще громче, еще отчаяннее:
— Ах, Надька ни при чем? Конечно, только я «при чем»! Я сама во всем виновата! Ты же так и не смог мне простить своей драгоценной потерянной свободы, не смог простить того, что я тебя на себе женила? Так ведь?.. Ты ведь и не любил меня никогда, наверное?
— Поля, перестань! Что ты за чушь несешь? — он пытался удержать ее яростно мотающуюся голову и заглянуть в глаза. А Поля все кричала и металась, и вместе с ней металось ее отражение в зеркальном изголовье кровати. Тогда Борис коротко и хлестко ударил ее по щеке. Она всхлипнула, закашлялась, подавившись собственными слезами. Провела тыльной стороной ладони по покрытому испариной лбу и внятно произнесла:
— Я, Боря, говорю правду, чистую правду… И ты это прекрасно знаешь. И женила я тебя на себе, и в постель затащила чуть ли не силой. Вот за это ты меня теперь и презираешь…
* * *
Они встречались уже два месяца, но свидания их по-прежнему оставались целомудренными. И каждый раз, прощаясь с Борисом у подъезда и прикасаясь своими губами к его, твердым, теплым, чуть обветренным, Поля задавала себе вопрос: «Почему?» В отличие от них Надя с Олегом уже давно перешли ту, запретную черту. Нет, наверняка она ничего не знала, но догадывалась. Да и невозможно было не догадаться, хоть раз увидев, каким жадным, исполненным особого смысла взглядом смотрят они друг на друга, с какой нежной интимностью прикасаются друг к другу руками. Они ни от кого не скрывались и никого не стыдились. Вот и в тот день ладонь Олега прямо под столом гладила коленку Нади. Поля сидела на соседнем ряду и просто не могла этого не видеть, хотя и заставляла себя думать исключительно о зачете. А зачет принимал новый преподаватель Анкудинов Георгий Вадимович, и, судя по всему, желанную роспись против графы «История России XIX века» получить было практически невозможно. Одна половина группы с фамилиями из верхней, от «А» до «И», части списка еще томилась в коридоре, а другая, сидящая в аудитории, уже успела проводить печальными взглядами четверых товарищей, получивших «неуд». И в том, что сначала на зачет были загнаны студенты с фамилиями от «К» до «Я», рассчитывавшие, что у них еще есть время подготовиться, тоже сказывалась необычайная анкудиновская вредность. Лет ему было от силы двадцать пять — двадцать шесть. И, может быть, как раз в молодости, в амбициозности и неудовлетворенности крылась причина его злости на окружающий мир. Поговаривали, что, защитив кандидатскую диссертацию, он рассчитывал с головой погрузиться в чистую науку, но что-то там не заладилось, и пришлось ему заняться преподавательской деятельностью. Студентов Анкудинов ненавидел люто, но особенно доставалось от него девушкам. И это тоже объяснялось вполне логично: тщедушный, прыщавый и гнилозубый, Георгий Вадимович пользовался у женского пола катастрофическим неуспехом. Сегодня третий курс сдавал зачет по отмене крепостного права, эта же тема была вынесена в заглавие анкудиновской диссертации. И это означало, что допуск на экзамен получить нереально. Но, как ни странно, вот уже десять минут Борис довольно успешно отвечал на каверзные вопросы, и похоже было, что завалить его не удастся.
— Ну ладно, давайте вашу зачетку. Слабенько, конечно, но так и быть, — Георгий Вадимович, недовольно вздохнув, протянул руку. Аудитория одобрительно загудела, и в этот момент входная дверь с тихим скрипом отворилась. На пороге появилась Наташа Щербакова, нервно тискающая черный беретик. Лицо ее хранило жалкое и испуганное выражение.
— Извините, я опоздала, — прошептала она чуть слышно. — Я только спросить хотела: мне сейчас готовиться или со второй половиной группы зайти?
— Ваша фамилия Щербакова, кажется? — с деланной вежливостью осведомился Анкудинов. — И вы наверняка учились в средней школе, прежде чем поступить сюда?
Несчастная растерянно кивнула.
— Но тогда вы должны знать, что буква «Щ» в русском алфавите стоит почти в конце, если быть точным, двадцать седьмой по счету. А это значит, что вы уже час должны сидеть передо мной, а не разгуливать по коридорам!
— Простите, я проспала, — снова прошептала Наташа. — Будильник не прозвенел…
Эта фраза стала роковой ошибкой. Георгий Вадимович немедленно заправил прядь жидких волос за ухо и смерил Щербакову взглядом, полным презрения. Дальнейшая его тирада не была непосредственно адресована ей, поэтому заговорил он, глядя куда-то в потолок.
— Я иногда задумываюсь, — произнес Анкудинов с нарочитой печалью, — есть ли предел человеческой тупости? Вот той самой тупости, которая заставляет людей смотреть мерзкие боевики вместо шедевров Тарковского, толкаться на дискотеках, вместо того чтобы почитать хорошую книгу. И вы знаете, прихожу к выводу, что нет — нет ей предела! Иначе мне не пришлось бы полтора года — изо дня в день — наблюдать откровенно идиотские лица и слышать одно и то же: «Будильник не прозвенел…» Ваши мозги настолько атрофировались, что даже оправдываетесь вы по отработанным, банальным и глупым схемам, будучи не в силах придумать что-то новенькое…
Кто-то на последнем ряду почти угрожающе процедил: «Ого! А не слишком ли вы круто?», кто-то хмыкнул. По аудитории пронесся недовольный ропот. Георгий Вадимович поднялся из-за стола, народ мгновенно замолчал.
— Так вот, — продолжил он, уже обращаясь к Наташке. — Меня совершенно не интересует причина, по которой вы опоздали: будильник, транспорт, землетрясение, наводнение. Возможно, вы просто, так сказать, пролюбезничали с молодым человеком и не смогли проснуться. Все это ваше дело, повторяю, ваше…
На глаза Щербаковой медленно наворачивались слезы. Она прикрывала скомканным беретиком дрожащий подбородок и силилась что-то выговорить, но Анкудинов слушать не пожелал.
— Дело-то ваше, — Георгий Вадимович снова сел и забарабанил пальцами по столу, — но я бы посоветовал, выбирая между возможностью полуночного флирта и зачетом, на первое место ставить все-таки зачет. Хотя… — он окинул ее быстрым взглядом, — в вашем случае, возможно, важнее и первое. Не знаю, не знаю…
