Лаура в удивлении посмотрела на него. Он произнес ее чешское имя правильно и совершенно естественно.
– Я немного говорю по-чешски, – улыбнулся он, передавая ей чашечку кофе. – При моей работе приходится хватать верхушки многих языков.
Он сел за стол на вертящийся стул и поглядел на нее. Теперь она открывала в нем новые черты: орлиный нос, сильные волосатые руки, золотистые искорки в темных глазах.
– Расскажите о себе, – сказал он тем же властным тоном, который так подействовал на нее в лекционном зале.
Лаура постаралась собраться с мыслями.
– Ну… я жила у дяди и тети здесь, в Квинсе, после того, как… как не стало моих родителей. Я занималась в школе Мартина ван Бюрена. Я много рисовала, но потом бросила это дело. Я решила, что мне лучше заниматься историей искусства. И… услышала о вас. Подала заявление в этот университет и меня приняли. Ну, вот и все. Я не очень интересна.
– О, нет, вы – интереснее, чем вы думаете, – сказал он, глядя ей в глаза. – Я это уже вижу. Вы хотите специализироваться по искусствоведению?
– Да, да.
– А дипломная работа?
– Хотела бы. Если получится…
– О чем? Какой период?
– Ну, – Лаура покраснела, – я еще не решила, но, думаю, обнаженная натура.
Он уже добился от нее признаний, которых она никогда не делала. Ее сокровенные мысли об искусстве действительно были как-то связаны с тайной человеческого тела, которая давно волновала ее, но которая требовала глубины анализа. Ее призвание в искусстве было неотделимо от личного интереса.
Профессор улыбнулся:
– Хотите потеснить меня?
– Что вы, профессор Клир, – сказала она, вспоминая его блестящую работу, – мне никогда…
– Ерунда, – перебил он, – вам это по силам. Конечно, вы будете оригинальны и оставите свой след в науке. Для чего же мы здесь, как не для того, чтобы готовить почву для тех, кто нас превзойдет?
Наступило молчание. Она была поражена и его проницательностью, и его великодушием.
– Я сегодня, – сказал он, – выделил вас потому, что в вашей работе было что-то от настоящего художника. Более глубокое чувствование, отделяющее вас от других. Скажите, я не очень ошибусь, если предположу, что минуту назад вы невинно солгали, сказав, что вы совсем бросили рисовать?
Она снова покраснела. Как, однако, он ее понимает!
– Я еще рисую, – призналась она, – в свободное время. Но все выбрасываю.
Это была не совсем правда: в ее маленькой комнатке хранились наброски портретов самого Натаниеля Клира, в свитере и спортивном жакете, сделанные по памяти, когда она вспоминала его в лекционном зале.
Если он понял, что это – неправда, то не показал виду.
– Не думаю, что это разумно, – сказал он, – ваши работы – это ваш личный документ. Разрушая их, вы наступаете на что-то в самой себе, говоря, что это – не важно. Было бы лучше, если бы вы все это где-нибудь сберегли, пусть даже никогда не просматривая.
Лаура ничего не ответила. Она не решилась взглянуть в его холодные проницательные глаза, хотя ловила каждое слово.
– С другой стороны, – улыбнулся он, – это говорит мне о вас кое-что еще. Вы хотели быть художницей, но передумали. Все же вы продолжаете работать, но выбрасываете свои работы. Вы ничего не говорите у меня на занятиях, никогда не поднимаете руки, но именно вы написали лучшую работу за долгое время. Хотите знать, что я заключаю из всего этого?
Заинтригованная, Лаура кивнула.
– Что у вас – два лица. И по уважительной причине. Вы не такая, как другие. Конечно, лучше, но прежде всего вы – другая. И это заставляет вас чувствовать себя одиноко, как в изгнании. Вырастая и учась, вы не будете знать скучных забот и мечтаний других людей, но также – чувствовать их заботу и сопричастность.
Он помолчал, чтобы его слова дошли до нее. Можно было бы считать их самонадеянными, он ведь ее так мало знал, не будь в них столько правды.
– И это одиночество, – продолжал он, – пугает вас. Вы не хотите его. Вы хотите смешаться с другими, но уже догадываетесь, что это у вас не получится. Ведь такая дилемма? И вам кажется, что вы нашли компромисс, нишу на границе обычного общества. Это – научная степень в искусствоведении и какой-то уголок для преподавания, позволяющий немножко творчества, без того, чтобы за него расплачиваться. И никакой жизни голодных художников, Лаура – можно, я буду вас так называть? Никаких мансард с тараканами. Вместо этого – уютный кабинетик, вроде моего. Верно?
Лаура покраснела, потом побледнела от смущения. Он видел ее насквозь. Не уложились в его анализ только ее «мысли в дождливые дни», о которых он ничего не мог знать. Эти мысли оставались с ней все эти годы, хранясь в тайниках ее сознания. Она как бы вошла в невольный контакт с темными глубинами под солнечной поверхностью мира человеческих радостей, с областью, одновременно и трагичной и странно прекрасной.
Казалось, его взгляд жжет ее. Но его улыбка была более мягкой.
– Ну, – спросил он, – я попал в точку? Лаура улыбнулась:
– Не знаю. Мне надо подумать.
Что-то музыкальное в ее голосе очаровывало его.
– Знаете, – сказал он, – вы очень хорошенькая. Если не возражаете против точки зрения эстета, вы даже красивая, в своем особенном стиле. Непохожем стиле. Однажды к вам придет молодой человек, чтобы забрать вас из мира ваших мечтаний, превратить в домохозяйку и мать. – Она смотрела на свои холодные руки, державшие чашку.
– Или уже пришел? – спросил он. Она покачала головой.
– Это хорошо, – сказал он, – вы должны попытаться осуществить свои мечты, прежде чем оставить их.
Она поглядела на него со смущенной улыбкой.
– Но вам предстоит еще одна задача, – продолжал он. – То, из-за чего много неосведомленных людей приходят в науку. Я дам вам небольшую информацию, Лаура. Вы ведь не ответили, можно ли вас так называть?
Она тихо засмеялась:
– Да.
– Дело вот в чем. Когда вы получите вашу степень и кабинетик и начнете работать, вы увидите, что другие люди в университете похожи на вас не больше, чем люди, окружающие вас вне его.
Лаура, для которой эта мысль была неожиданной, внимательно слушала.
– Они – люди бизнеса, – продолжал он, – дохода, карьеры, и ради этого они не посчитаются с вами. Только здесь бизнес называется субсидиями, а карьера – коллегиальностью и долгом. А деньги здесь – это книги и статьи. Так что не считайте, что здесь вы будете среди вам подобных. Вы будете просто более самостоятельны. Но все же, есть ли место для вас лучше этого, Лаура?
Она нахмурилась. Странно она чувствовала себя в его обществе: с одной стороны он беспощадно вторгался в ее душу, но с другой – был ласков, с юмором и явно на ее стороне.
