– Я просто подумала, что мы могли бы спуститься в кафе внизу.
– Я знаю, что ты подумала. Но нам можно не тратиться – автомат для варки кофе стоит на кухне, я тебе потом покажу.
Валери внимательно посмотрела на него:
– Вы что же, вдвоем играете в эту игру? Он плохой, а ты хороший? Он унижает и огорчает, а ты приходишь после утешить и помочь зализывать раны?
Он усмехнулся сквозь рыжие усы:
– До чего же вы сообразительны, леди. Это не игра, это своего рода соглашение. Он извлекает из людей работу, зато я удерживаю их от того, чтобы ее бросить. По крайней мере, на время.
– Тебе он нравится?
Он пожал плечами.
– Мы одна команда, мы притерлись друг к другу. Пойдем, однако, спросим, что делать дальше, а потом приготовим кофе.
«Как будто две половины одного человека», – подумала Валери, и сколько раз потом именно Эл Славин удерживал ее от того, чтобы впасть в отчаяние в последующие три недели. Жестокость, которую порой проявлял Гас Эмери, поражала ее, но он был так жаден до работы, что она подозревала, что сам он и в отдыхе не нуждается. Он и не отдыхал. Он подстегивал себя и всех вокруг; казалось, что, имея жало вместо языка и обладая холодным цинизмом, он плевал на чье-либо мнение.
Кроме мнений Сибиллы и Лили. С Сибиллой он был любезен, обаятелен, вежлив и восхищался ею, никогда не переходя установленных границ. Но с Лили он был заботлив, он буквально трясся над нею, начинал выбирать выражения, смягчал голос, улыбался ей и указывал ей, куда пройти во время съемок проповеди или другой передачи – «Дома с преподобной Лили Грейс» – с отеческой нежностью. Он превратился в неотъемлемую часть «Сибилла Морган Продакшнз», но почти никто, кроме Сибиллы и Лили, не любил его.
Напротив, Эла Славина все любили, и вскоре он стал ближайшим приятелем Валери в компании. В любую свободную минуту он учил ее секретам постановки передач, показывая, как грубый, приблизительный сценарий видоизменяется к концу, к моменту записи готовой передачи. Он научил ее редактированию и монтажу записей, объяснил ей, как пользоваться вспомогательными эффектами, растолковал, как работают камеры и освещение. И он частенько приглашал ее помочь ему в студии.
Каждый день записывался сериал «Искусство любви», в эфир он выходил по утрам. Еженедельная телеигра «Круг победителей» записывалась со зрителями каждый понедельник. Другое игровое шоу – «Дотянись!» – записывали по четвергам. Час «Дома с преподобной Лили Грейс» записывали в среду утром, чтобы показать уже в среду вечером, а проповеди Лили, гвоздь их телевещания, немедленно записывали для повторного показа воскресным утром.
Эл сидел в монтажной. Валери находилась в студии. Она стояла в сторонке с наушниками и с карандашом наготове, чтобы в любую минуту сделать то, что велят. Шла последняя репетиция «Искусства любви» перед дневной записью.
– У Лолы смялся шарф, – сообщил ей через наушники Эл, и Валери отправилась на съемочную площадку, чтобы поправить шарф на Лоле Монтальде.
– И попроси-ка ее застегнуть третью пуговицу на блузке. Что это с ней? Ну-ка, спроси, сколько она выпила за обедом?
Валери улыбнулась Лоле.
– Эл просит, чтобы ты застегнула блузку. И еще он говорит, что ты сегодня очаровательна.
– Разумеется, – кивнула Лола. – Как и всегда. А пуговица? – она опустила глаза. – Как странно, наверно, сама расстегнулась.
– Валери, – позвал Эл. – Мы ждем.
– Лола, – сказала Валери. – Все ждут.
– Разумеется, – кивнула Лола, – все всегда меня ждут. – Она застегнула блузку и примостилась на софе, держа керамическую вазу в руках.
– Отлично, – сказал Эл. – Начнем. Итак, «ты обращаешься со мной, как с рабыней».
– Лола, – позвал другой режиссер, пока Валери удалялась из кадра, – мы начинаем с «ты обращаешься со мной, как с рабыней». Так что давай, целься в середину камина.
– Его голова выше, – закапризничала Лола.
– Это потому, что ты целишься в сторону кровати. Давай, целься в камин, это как раз то, что нужно.
– Я целюсь лучше!
– Давай, давай, – нетерпеливо заорал режиссер.
– Ты обращаешься со мной, как с рабыней! – вскрикнула Лола и с большим чувством запустила вазой прямо в голову Тому Галприну. Ваза пролетела в трех футах над ним и разбилась над окошком о пустую стену декорации, которая зашаталась и едва не рухнула.
– Проклятье! – выдохнул Эл. – Валери, другую вазу. И проверь, не повреждена ли оконная рама. И уберите, черт возьми, все до последнего осколка, незачем, чтобы на экране это выглядело как последствия урагана, просто небольшая любовная ссора.
– Пит, – обратилась Валери к другому помрежу, направляясь к окну, – достань другую вазу.
– Только не я, – отозвался тот. – Я подчиняюсь только Гасу.
Она вскинулась:
– Делай, что тебе говорят! Сейчас же!
Он попятился от ее резкого крика.
– Ладно, – кивнул он, удивляясь самому себе. – В костюмерной?
– На верхней полке. И захвати две.
– Ладно, – и он выкатился.
Валери осмотрела оконную раму и обнаружила, что она цела, помедлила, чтобы удостовериться, все ли осколки замели, и вернулась на свою позицию. Она чувствовала себя куда лучше: она отдавала приказания и их исполняли. Прекрасное ощущение, оно мгновенно перенесло ее в прошлое, когда прислуга стояла наготове и ловила ее приказы. «Куда лучше отдавать приказания, чем их получать», – мрачно подумала она. Хотелось бы ей знать, была ли она похожа на Гаса Эмери, когда командовала другими. Может, Гас тоже был радешенек, когда она вскакивала и бежала по его приказу, как и она сейчас, когда Пит отправился в костюмерную. «Нам всегда хочется, чтобы кто-то был ниже нас», – с удивлением поняла она, глядя, как морщится Лола в ответ на разъяснения режиссера, что ей следует целиться выше. «Даже если нам выпадает случай показать свою власть хоть над одним человеком, мы непременно воспользуемся ею». Ей пришло в голову – не поэтому ли люди заводят детей? А это напоминало ей, что она одинока, денег у нее мет, и она работает на кого-то другого, но потом она услышала в наушниках голос Эла, говорящего второму режиссеру:
– Думаю, Том должен вскрикнуть, даже если ваза опять полетит выше. Мы можем воспользоваться третьей камерой и просто смонтировать то, что надо. Она уже расколошматила одиннадцать ваз, и если так пойдет, расколошматит еще столько же.
– Принимаю, – согласился второй режиссер, и сцена началась сначала.
– Ты обращаешься со мной, как с рабыней! – завопила Лола и швырнула вазу. Том Гэлприн крикнул, хотя она пролетела на два фута выше его головы и шмякнулась об стену.
Лола разошлась пуще:
– Ненавижу тебя! Я отдалась тебе, я вошла в твой дом, ведь ты просил меня…
