— Спать? — спросила она тихо и совершенно невинно, глядя в темные глаза и плавясь, как шоколад под солнцем от того, как он смотрит на нее в ответ.
Как-то совершенно по-особенному, как… как в тот раз, когда он вошел сюда и впервые увидел ее. Только тяжесть его взгляда сейчас ощущалась совсем иначе. Как прочная броня, как физические объятия, надежная защита, которой он окружает ее.
Уголок губ дернулся, и Змей невозмутимо ответил:
— Спать.
Они разошлись в разные стороны, обошли кровать каждый со своей стороны, он щелкнул выключателем, гася свет, и, едва оказавшись на кровати, они вновь сплелись как два дерева, слишком давно растущие рядом.
Он гладил Алю по волосам, вел пальцами вниз по позвоночнику, заставляя ее покрываться мурашками, нежил губами тонкую кожу за ухом. Дотрагивался кончиками пальцев до груди, вел ими медленно, обводя тяжелое полушарие по низу, и она вновь закусывала губы, потому что он осторожной этой ласки, по телу вновь разливалось сладкое тепло.
Казалось, с него спало проклятие, запрещавшее дотрагиваться до нее, и он утолял многодневный голод, засыпая Алю неутомимыми ласками. Как же он должен был держать себя в руках раньше, если сейчас так ненасытен?
Его руки путешествовали по всему ее телу, смывая своими касаниями все что было до этого. Холод мокрой ткани, липкую горячую кровь, настырные касания Хесуса, мурашки страха и тяжелое отчаяние.
— Алия… — он снова стиснул ее в объятиях с такой всепоглощающей нежность, какую она никогда не ожидала от такого сурового мачо. — Mi corazon…
В долгих поцелуях растворялись все сомнения и страхи. Горячая темнота между ними прятала в себе все время мира.
Аля провела ладонями по мощным плечам, попыталась обхватить пальцами бицепс и сама засмеялась от своей неудачи, положила их на грудь, чувствуя быстрый сильный стук сердца, провела вниз, к напрягшемуся животу и очертила квадратные плиты мускулов.
И… снова ниже по тем самым мышцам, стрелками указывающими на то, что ее интересует.
— Теперь тебя ничего не останавливает? — спросила, обвивая пальцами крепкий, отменно стоящий член.
Его рука, отводящая в сторону влажную прядь волос, чтобы губы могли коснуться шеи, замерла, не закончив движения, и сердце Али ухнуло в ледяную пропасть.
Он же не может опять остановиться!
— Ты этого хочешь? — сощурившись, спросил Змей
Его пальцы подрагивали в миллиметре от ее кожи, и она была уверена, что не заставит их коснуться себя никакими силами, если он сам того не захочет.
И даже проверила, попытавшись потянуться к нему, но его мышцы закаменели, и то упрямство, и та воля, которые держали его вдали от нее все предыдущие дни, помогли остановиться и сейчас.
— Да… — выдохнула она, накрывая ладонью горячую шелковую плоть. — Да!
7
Он притянул ее к себе, преодолевая последние миллиметры расстояния между ними. Каждый раз казалось, что нельзя быть еще ближе, и каждый раз Сантьяго находил возможность прижать ее к себе еще плотнее, чем раньше.
Все тянулось медленно, так медленно, словно она все еще оставалась тем вечным камнем, что видел расцветы и закаты цивилизаций. Тягучие поцелуи — его губы касались ее сначала мимолетно, будто издалека, но каждое следующее прикосновение было настойчивее и жарче предыдущего. Его язык подробно исследовал ее рот, не упуская ни единого повода сплестись с ее языком в долгой желанной схватке. Его руки ласкали ее кожу, находя местечки, в которых касание неожиданно отдавалось дрожью во всем теле, сладкой и предвкушающей. Его дыхание было наполнено огнем, зажигающим ответный огонь в ее теле.
Грудь Али упруго вжималась в его грудь, а ее рука нагло пробралась между их телами, чтобы наконец сжимать и трогать его член, водить пальцами по горячей плоти. После стольких дней запретов это воспринималось как награда, как милость богов.
При мысли о жестоких местных богах всего на один миг ей вспомнился Хесус — и то, что было между ними, и что она считала лучшим сексом в своей жизни.
Она не успела сравнить.
Поймав в ее глазах туманный отблеск воспоминаний, Сантьяго притянул ее к себе и погрузил в такой напористый поцелуй, что больше не осталось сил для мыслей и сравнений. Навсегда.
Аля прогибалась и таяла под тяжелым твердым телом, обволакивала его собой, вливалась в него, как вода в кувшин, с облегчением принимая ту форму, которую он ей дает. И извиваясь под его умелыми ласками, почти не заметила мгновения, когда их сплетенные тела развернулись так, что что ему оставалось всего одно движение — внутрь нее. Оно было единственным естественным направлением, как реки текут в моря, как водопады срываются вниз, как пыль закручивается спиралью урагана.
И он сделал это движение, снова глядя Але в глаза, не позволяя отвести взгляд, и она ахнула, вдохнула и забыла выдохнуть, дрожа на грани все эти долгие секунды, пока он томительно медленно заполнял ее собой.
Аля выгибалась, обхватывала его ногами за пояс, поднимая бедра выше, двигалась ему навстречу в инстинктивной попытке поскорее соединиться, толкнуться друг в друга, вспыхнуть в пламени яркой страсти, но Сантьяго держал все под контролем, удерживая ее сильными руками, и как всегда вел свою мелодию.
Он любил ее в том же неспешном ритме, мучительно томил на медленном огне, поджаривая нетерпение невыносимо плавными движениями, которые заставляли чувствовать сигналы от каждого нерва, раскрывали грани таких ощущений, до которых Аля ни разу в своей жизни не добиралась, всегда торопясь туда, где острее удовольствие. Нежный огонь его ласк размягчал ее кожу, растворял ее, сплавлял их воедино, сердце к сердцу.
Теперь, задним числом, еще обиднее становилось за прошлые ночи, когда он так быстро и точно доводил ее до оргазма. Несмотря на безусловное удовольствие, то было всего лишь подачкой, куском хлеба, брошенным с роскошного пиршественного стола, за который ее пустили только сейчас.
Движение внутри нее не делилось на фрикции, оно было бесконечно жестоким, безупречно ритмичным, неумолимо медленным. Каждую секунду времени в ней скользил горячий ствол — либо внутрь, либо наружу, это миг длился и длился, застыв в горячем мареве расплавленной нежности. Капельки пота выступали на коже, испарялись, оставляя соленые разводы, которые он слизывал между поцелуями, и к их тягучей карамели добавлялись резкие нотки.
Сантьяго, то скользивший по ней кожей к коже, то вдавливающий ее всей тяжестью во влажные простыни, вдруг обхватил Алю ладонями и, не выходя из нее, перевернул, усадив сверху. Сделай он так в самом начале, она бы сорвалась и задала свой ритм, но разгоряченное, расплавленное тело уже привыкло к волшебству и само хотело и дальше поддерживать это завораживающее ритмичное движение.
Он провел руками по ее спине, заставляя прогнуться и скользнуть потяжелевшей грудью по его груди, поймал губами сосок, прикусил, рассылая острый импульс по всему телу, вжал Алю в себя, не позволяя ей шевелиться и продолжил сам, подаваясь бедрами вверх, чуть резче, чуть ярче, чем раньше, и этого ей хватило, чтобы густой сладкий жар, пульсирующий в ее теле, разбежался огненными дорожками по нервам и мышцам, заставляя все ее тело дрожать в невероятно долгом и сильном оргазме.
В этот же момент Змей стиснул ее бедра сильными пальцами и несколькими жесткими ударами с оттяжкой добавил перца в этот котел с расплавленным медом, завершив долгую сладку негу взрывом до искр перед глазами.
И кончил сам — с тихим рыком ей на ухо, от которого она вздрогнула и поймала последнюю, затихающую волну судорог удовольствия.
8
И сразу, будто кто-то стоял и прислушивался, ожидая, пока они закончат, раздался стук в дверь.
Аля дернулась, но Змей прижал ее к себе, успокаивающе поглаживая по спине.
— Подожди минутку, — тепло шепнул он на ухо, перекладывая ее на постель и прикрывая простыней. Сам встал и, как был, не смущаясь еще не опавшим членом, так и открыл дверь, о чем-то коротко переговорил по-испански и вернулся с пакетами, из которых густо пахло мясом.
