На сборы у Арины Викторовны уходит не больше получаса. Вообще, я понимаю, конечно, что согласилась она скорее из-за нас с Ксюшей, и за это я ей благодарен. За возможность эту, за понимание, за доверие в конце концов. Ведь со мной она оставляет самое дорогое, что у нее есть. Вот так просто, поверив мне на слово. Удивительно, но она, наверное, единственный человек, так просто и без лишних слов принявший на веру всю серьезность моего отношения к ее дочери.
И последняя фраза, произнесенная матерью Ксюши, лишний раз подтверждает мои догадки.
— Постарайся оправдать мое доверие, Егор, не разочаруй меня, — похлопав меня по плечу и тяжело вздохнув, она выходит из квартиры вслед за дедом, а я, закрыв дверь, иду к своей Александровне, морально готовясь к предстоящему разговору.
Вхожу в комнату, подхожу к спящей на кровати Ксюши и улыбаюсь, потому что складывается все как нельзя лучше.
Водные процедуры
Егор
— Привет, — просыпается, смешно морща носик, когда я сажусь на край кровати, прогиная под собой мягкий матрац.
Не собирался ее будить, просто хотел посмотреть на спящую Александровну, красивую до ужаса, даже с этими зелеными пятнами на лице, она очаровательная. Мой личный наркотик, помутнение. Я ведь даже объяснить не могу, чем она меня привлекла тогда, в первый день нашего знакомства. Строгая училка, — такой ей хотелось казаться. И как же мило она смущалась, как розовели пухлые щеки и расширялись полные удивления глаза. Год, целый год прошел с тех пор, как я читал ей Есенина, с того дня, когда, перегнув, мчался за ней в женский туалет, где впервые ее поцеловав, отхватил по роже, а потом стоял посреди туалета и улыбался, как дебил.
И теперь, спустя потерянный год, она моя, наконец моя, без всяких «но» и «неправильно». Потому что правильно, только так правильно, и только так должно быть. Я же погряз в ней просто, в первый же день потерял голову, распрощавшись с потекшей крышей, а сейчас смотрю я на свою Александровну, устремившую на меня свой небесно-синий взгляд, и понимаю, что ни черта не жалею. На кой хрен мне здравый смысл, если рядом не будет ее?
— Ты давно здесь? — она приподнимается на локтях, откидывает в сторону одеяло, и принимает полусидящее положение.
— Только пришел, — улыбаюсь, придвигаюсь ближе к ней, и наклонившись, целую в губы. Черт, как же я скучал.
Один день, я не видел и не целовал ее всего один чертов день, а ощущение, словно целую вечность. Как? Как мне от нее оторваться, нереально же, невозможно просто, сверхъестественно. Когда она такая податливая, когда не сопротивляется, сама меня руками обхватывает, к себе притягивает и отвечает со всей страстью и желанием, когда маленькие, тонкие пальчики зарываются в волосы, щекоча кожу головы, когда губы сладкие двигаются в такт моим. И как тут противиться? Как продолжать держать себя в руках, когда животное, первобытное желание сорвать с нее ночнушку, и залюбить до потери сознания, достигает своего апогея.
Хочу ее. Хочу. Хочу.
Со стоном, даже с рыком, вгрызаюсь в ее губы, резко дергаю за бедра вниз вынуждая принять лежачее положение и нависаю сверху, не прекращая целовать. Руки сами тянутся к краю ночнушки, и вверх по бедрам. Блядь. Я же возьму ее, просто возьму здесь и сейчас.
— Егор…мама, — выдыхает, видимо, еще не успев полностью потерять контроль, и мне не позволяя.
Тяжело дыша, отстраняюсь, смотрю на раскрасневшуюся Александровну, и кайфую от того, как действую на нее, как вздымается полная грудь, как малышка облизывает губы, глядя мне в глаза и пытаясь отдышаться. И от взгляда ее, подернутого дымкой возбуждения, просто крышу сносит и кроет, так кроет, что я едва сдерживаюсь, уговаривая себя не набрасываться на свою добычу долгожданную.
— Ее нет, Ксюш, — улыбаюсь, наблюдая за ее реакцией.
— В каком…в ка… слезь с меня, — упирается ладонями в мою грудь, отталкивает от себя. Она такая милая, когда теряется, ну разве был у меня шанс перед ней устоять? Разве мог я в нее не вляпаться?
— В прямом, Ксюш, я прямом, переехала Арина Викторовна, собрала вещи и переехала, — понимаю, конечно, что не так разговор этот начинать нужно было, совсем не так, но не могу, просто не могу отказать себе в удовольствии подразнить свою девочку.
Ксюша-Ксюша, ты же даже не понимаешь, как действуешь на меня, малышка. Я же дурной с тобой становлюсь совершенно. И думаю, думаю о тебе постоянно, каждую, мать ее, долбанную секунду.
Что же ты со мной делаешь, ведьмочка?
Я ведь не отпущу тебя больше, никогда не отпущу, землю грызть буду, а разочароваться в себе не позволю.
Но ты ведь не знаешь, не понимаешь, да? Смотришь на меня с опаской, все еще не доверяя, а я ведь ни разу тебе повода для сомнений не дал.
— Что значит, мама переехала? — смотрит на меня растерянно, взглядом по лицу скользит, что-то выискивая.
Ничего ты там не найдешь, малышка.
— То и значит, Александровна, в прямом, — улыбаюсь, наблюдая за тем, как она начинает злиться. Как на лбу появляется морщинка, как сводятся к переносице брови и поджимаются губы.
— Если это шутка, то не смешная.
— Похоже, что я шучу? Ксюш, ну неужели ты серьезно не замечала, что мама твоя кое с кем встречается.
— Чч..чего? — запинаясь, выдает практически шепотом, и смотри на меня, как на умалишенного. — Мама? Встречается? Но… — лицо приобретает озадаченное выражение. Нахмурившись, Александровна прикусывает нижнюю губу, чем вызывает во мне очередной приступ первобытного желания завалить ее на кровать и сделать своей во всех смыслах этого слова. Заклеймить, пометить собой. Чтобы кричала, срывая голос до хрипов, чтобы глаза от удовольствия закатывала, чтобы просила еще и еще.
Все же скот я, конечно. Она ведь объяснений ждет, а я только и думаю о том, как содрать с нее ненужную вещицу.
— Встречается, Ксюш, и, судя по всему, давно.
— Но… откуда… откуда ты знаешь.
— Ну… это, можно сказать, я поспособствовал ее переезду, — улыбаюсь виновато, понимая, что сейчас может грянуть гром.
— Ч..что? — глаза напротив округляются, губы дрожат, то размыкаясь, то смыкаясь вновь. Словно рыба, попавшая на сушу, Александровна хватает ртом воздух, испепеляя меня взглядом своих невозможно красивых, ярко-синих глаз.
— Ксюш, — беру ее за руку, сжимаю маленькую ладошку в своей, — послушай меня сейчас, ладно, и не злись, пожалуйста. Ты просто себя на ее место поставь, она ведь только из-за вас с Катей свои отношения, надо сказать вполне серьезные, скрывает.
Негодование на лице Александровны сменяется растерянностью. Ксюша опускает взгляд, морща свой красивый лобик, облизывает губы, сводя меня с ума этим действием. Она меня доконает, просто доконает.
— Я плохая дочь, да? — вздыхает наконец, опускает плечи, и едва ли не плачет. — Это она что же… это она не на дачу ездила все это время, а я ничего не замечала?
— Ксюш…
— Нет, я просто ужасная дочь, я должна была понять, я… даже ты заметил, а я…
— Ксюш, да ничего я не замечал, случайно узнал.
— Случайно? — понимает на меня растерянный взгляд, смотрит так доверчиво и так по-детски, что я не сдерживаюсь и просто притягиваю ее к себе, крепко прижав к груди. Моя, моя девочка, красивая, нереальная девочка.
— Случайно, Ксюш, случайно, она тебе сама все подробности расскажет, потом, — глажу ее по голове, целую в темную макушку.
— Надо позвонить, надо…
— Не надо, Ксюш, сейчас не надо.
— Да, наверное, ты прав.
Удивляюсь ее спокойствию. Она даже не спрашивает, как именно я поспособствовал переезду Арины Викторовны, не спрашивает, к кому, вообще ничего не спрашивает. Только носом шмыгает, в очередной раз какой-то ерунды надумав.
— Ксюш, ну чего ты?
— Ничего, просто это так странно, мама и вдруг отношения…
— Ну, а почему нет?
— Да, — соглашается, а потом добавляет, — ты прав, конечно, просто неожиданно…
— Она взрослая женщина, Ксюш, имеет право на личную жизнь, как и мы.
