― Привет.
Мы стояли, молча глядя друг на друга. Потом так же молча пошли по широкой дороге, с двух сторон засаженной деревьями. И все так же, не говоря ни слова, дошли до небольшой детской площадки, скрытой за кипарисовой изгородью.
― Куда хочешь пойти? ― отвернувшись от Давида, присела на корточки рядом с сыном. ― На горку?
― Нет! ― весело пискнул Паша.
― На карусель?
― Нет!
― На качели?
― Ага, ― улыбнулся, довольный тем, что я угадала.
― Ну, пойдем на качели.
Посадив его в желтое пластиковое креслице, подвешенное на цепях, начала его несильно раскачивать туда-сюда.
― Можно? ― Давид подошел с другой стороны, взялся за цепь одной рукой.
Кивнув, я отошла в сторону, встала напротив них. Он начал раскачивать Пашу, как это делала я, спокойно, неторопливо. Выражение на его лице по-прежнему было отстраненным.
Мне было нелегко смотреть на них вдвоем. Сердце в очередной раз скакнуло, покрылось инеем.
― О чем ты хотел поговорить? ― заставила себя произнести.
Его рука замерла. Он медленно поднял на меня глаза, словно ему трудно было это сделать.
― Просто… Ни о чем.
Конечно, нам было не о чем говорить. Что я ожидала от него услышать?
― Ясно, ― с горечью кивнула я, чувствуя, как в моих глазах снова закипают слезы.
На какое-то время мы оба замолчали.
― Славный малыш, ― криво улыбнувшись с сожалением или грустью, Давид погладил моего сына по головке.
Внезапно я почувствовала, что больше не могу находиться рядом с ним. Что еще несколько секунд, и я больше не смогу произнести ни слова, сделать ни шага.
― Идем, зайчик, нам пора домой.
Спустив Пашу на землю, взяла его за ручку, повернулась к выходу из парка.
Но тут за моей спиной снова послышался его голос…
― Ника… я отдал бы что угодно, чтобы это был я!
Мое сердце пропустило удар, и я обернулась. Он сделал пару шагов и оказался совсем близко от меня.
― Завтра я уезжаю. Я знаю, что между нами уже ничего не будет. Никогда не будет, как прежде. Просто хотел еще раз тебя увидеть, ― он вглядывался в мое лицо, и мне казалось, что я вижу что-то сквозь отчуждение в его глазах. ― Ника… ― негромко произнес мое имя. ― Я отдал бы все. Но видно… не судьба.
― Давид… ― я опустила голову.
Между нами уже ничего не будет, как прежде… По моей вине.
― Давид… Прости меня, ― выдохнула я. ― За все. За то, что я сделала. За то… как тогда поступила. Если бы… Прости.
Давид отдал бы все, чтобы Паша был его ребенком. Его, а не его отца. Он мечтал об этом. У него тоже была мечта, которой уже не суждено сбыться. Я и не знала, как для меня было важно, что он хочет быть папой моего мальчика, хочет, чтобы мы были вместе, все втроем. Не знала, пока не потеряла это.
Мне так хотелось перед ним извиниться ‒ и не только за худший поступок в моей жизни. Я должна была извиниться за свой эгоизм. За то, что я не хотела думать о том, каково было ему. За то, что не смогла простить, когда он просил меня об этом.
― Не извиняйся. Ты всегда все делала так, как считала нужным ‒ я и раньше уважал тебя за это. Я ведь сам виноват, что потерял тебя, ― в его зеленых глазах, находившихся так близко, была смертельная усталость.
Неужели Давид Третьяков признал свою вину? Мне не верилось в это.
Этот разговор не поможет нам двигаться дальше. И последний взгляд ничего не решит. Но возможно… сегодня наша любовь сможет очиститься от всего дурного, что мы привнесли в эту жизнь?
Я прикоснулась щекой к его шее, закрыла глаза. Вдохнула его тепло…
Обняв сильными руками, Давид нагнулся ниже ко мне… поцеловал меня… Крепко и нежно прижался ртом к моим губам. И я растворилась в волнах любви, драгоценной, трепетной. Чистой, как горный родник. Всепоглощающей. Горячей, как солнце, и такой же огромной.
Давид… мой любимый человек. Он всегда был таким же, как я, никого не мог подпустить близко к себе. Но в этот момент, мы словно, наконец, сблизились… и я с трудом смогла вынести это ощущение.
Последний поцелуй… поцелуй со вкусом непролитых слез. Невыразимо сладкий, но отдающий горечью. Он не сможет успокоить мое сердце.
Разорвав контакт с его губами, отстранившись, я снова опустила глаза. Какое-то время мы стояли так ‒ родные… и как никогда далекие.
― Моя непослушная девочка, ― он заправил прядку мне за ухо.
― Не надо, ― покачала головой.
Посмотрев на него, я увидела, что его лицо снова стало отстраненным. И меня будто обдало холодом, в то же мгновение, как я лишилась его тепла.
Давид нагнулся к ребенку, возившемуся с песком под нашими ногами, ковырявшим его палочкой.
― Береги свою маму.
Паша поднял на него глаза, точь-в-точь такие же, как у него, серо-зеленые.
― Ты больше не будешь на нее кричать? ― внезапно спросил он. ― Мама плакала. А все ты!
Давид пораженно приподнял брови ‒ видно, не думал, что трехлетний малыш мог запомнить ту громкую сцену, произошедшую недели назад.
― Обещаю… я больше не причиню боль твоей маме, ― негромко ответил он.
Минуту ни один из нас не произносил ни слова. Но затем, развернувшись, Третьяков быстро пошел к выходу с детской площадки.
Вот и подошла к концу наша последняя встреча. И ничего не изменилось, как я и думала. Давид не стал говорить, у нас с ним еще могло что-то получиться. «Завтра я уезжаю. Я знаю, что между нами уже ничего не будет. Никогда не будет, как прежде».
После того, как получил результаты ДНК теста, он сразу отказался от меня. Перестал за меня бороться. Отстранился, едва понял, что не он отец Паши. Для него эта новость стала чудовищным ударом, я сразу это поняла.
Завтра он уедет в Милан, а я останусь в Риме. Нас будет разделять пятьсот километров… и целая жизнь.
Мое сердце, дрогнув, рассыпалось на осколки. По лицу покатились слезы, которые я с таким трудом сдерживала все это время.
Глава 23. Невосполнимая утрата
Давид
Я понял это в ту же секунду, как увидел отрицательные анализы ДНК теста.
В тот момент я словно упал на землю с огромной высоты. Части моего тела разлетелись в разные стороны, разорвались на куски и так и остались лежать на асфальте, истекая кровью. Такой был удар.
Невосполнимая утрата.
Не мой ребенок…
Не мой ребенок. Не моя жизнь. Жизнь, которой я хотел жить, хотел до сумасшествия ‒ оказалось, она никогда на самом деле мне не принадлежала.
И в тот момент мои глаза, наконец, открылись. Именно тогда, в ту самую секунду… я все понял.
Обратная дорога до дома прошла мимо моего сознания ‒ казалось, всего один миг, и я уже был здесь. Выйдя из машины, я направился к двери, ведущей на лестницу. Но ноги сами собой пронесли меня на набережную Тибра.
Отдал бы что угодно, чтобы это был я. Всего лишь слова… но сколько в них невыраженной боли.
Я отдал бы все, сделал бы что угодно, чтобы быть рядом с ней и ребенком ‒ даже несмотря на то, что не я оказался его отцом.
Больше всего на свете я хотел быть с ними. Чтобы она улыбалась мне, приходя с занятий. Смеялась над моими шутками. По вечерам готовила для меня ужин. Суетясь, накрывала на стол, болтая ни о чем. Возилась с ребенком, моим младшим братом, милым белокурым мальчиком, похожим на жемчужину, которого я успел так сильно полюбить ‒ и все время рядом с ней был бы я.
Я хотел этого больше всего на свете… Но у меня… просто не было на это права.
Все это время я считал, что эта девушка украла мою жизнь и солгала, что это не так. Но оказалось… что эта жизнь никогда на самом деле мне не принадлежала.
Я сам, своими руками отдал счастье другим, тем, для кого оно никогда не будет значить столько, сколько для меня. Я сам отказался от нее в тот день, отказался из слабости, нерешительности и эгоизма. Отбросил от себя подаренное мне сердце. И посмел возненавидеть ее за то, что она не стала безропотно этого терпеть.
Ника… моя непослушная девочка!.. Почему в моей душе больше нет ненависти к тебе? Почему я не могу снова тебя возненавидеть? Ненависть хоть как-то помогала терпеть эту боль. Но ее больше не было в моей душе.
