обжигали горячие слезы, злость и безысходность окутала меня словно старое ватное одеяло.
Теперь нужно было поберечь силы, всё равно мои крики никто не слышит — как оказалось в этой квартире звуконепроницаемые стены. Он снова ушел, оставив меня в таком нелепом, отчаянном положении.
Нужно перестать плакать. Это сильно выматывает. Не нужно давать ему повод радоваться победе.
За окном наверняка радостно щебечут птицы, но я их не слышу. Окна плотно закрыты и зашторены. Сквозь узкую щель между ними пробирается тоненькая полоска золотистого света, что свидетельствует о солнечной погоде. Давно в наш город не приходило солнце, но мне его сегодня не видать. Он наказал меня. Снова.
Я услышала, как несколько раз провернулся ключ в замочной скважине. А затем дверь захлопнулась и снова несколько поворотов ключом. Шаги устремились прямо ко мне, в спальню.
— Развяжи меня, пожалуйста, — я старалась говорить мягко, но в то же время уверенно.
Больше всего мне не хотелось показывать ему свою слабость.
— Ты же знаешь, что пока не могу, — с грустью в голосе ответил Мартин и присел на кровать в паре сантиментов от моего измученного уставшего тела.
— Я не чувствую рук и ног.
Он лишь с лёгкой улыбкой погладил мои волосы.
— Мартин? — с горечью отозвалась я.
— Тебе нужно подумать о своём поведении, дорогая.
И тут я сломалась. Из глаз снова хлынули слезы. Притворяться больше не было сил.
— За что ты так со мной?
— О, не плачь, прошу тебя. Я не этого хочу от тебя добиться. Совсем не этого, — он ласковым движением руки вытер мне лицо.
— Я не понимаю, что ты от меня хочешь! — от морального бессилия мой спокойный голос перешёл на истеричный крик.
— Тшш… не нужно кричать.
Я резко подалась вперёд, но это выглядело жалко и начали сильно болеть мышцы пресса.
— Не буянь. Иначе мне придётся вколоть транквилизатор, — серьёзно сказал он. — Мне нужна сущая мелочь, а ты так яростно сопротивляешься, Клэр.
Я знала, чего он ждет. Но язык не поворачивался такое сказать, тем более после того, что он со мной сделал.
— Ну, — с надеждой в глазах кивнул он, как бы вынуждая меня сказать это вслух.
— Ты исключительный, — голос дрогнул, но я продолжила, лишь бы все это скорей закончилось, — тебе нет равных…
Он шумно выпустил из легких воздух, устало потер глаза. Его терпение трещало по швам.
— Продолжай.
— Что бы ты ни делал, я всегда буду принимать тебя, до беспамятства любить и во всем подчиняться, — последние слова рот, будто сам выплюнул.
— Уже неплохо. Но не хватает искренности, тебе не кажется?
Он встал, задумчиво на меня посмотрел и вышел из комнаты. Через пару минут он вернулся с букетом пушистых белых цветов, укутанных в крафт-бумагу. На прикроватной тумбе стояла пустая стеклянная ваза, в которую он и опустил букет. Теперь, когда цветы были так близко, я смогла определить, что это гвоздики. Не самые романтичные цветы, по моему мнению.
— Совсем забыл про них. Ты любишь гвоздики, Клэр?
— Нет.
Хотя, может, надо было соврать? Поблагодарить и изобразить восторг? Какой там… Я даже улыбнуться не могу.
— Есть одна легенда, — говорил он так непринужденно, словно мы беседовали за чашечкой кофе. — Она гласит о том, как одна богиня, возвращаясь с неудачной охоты, встретила на опушке леса прекрасного пастушка, который весело играл на свирели. Это музыкальный инструмент, похожий на флейту, — пояснил он, — богиня обрушила на пастушка весь свой гнев, обвинив его в своей неудаче и в том, что из-за его музыки разбежалась дичь и сорвалась охота. Как ни оправдывался пастушок, но убедить ее в обратном было невозможно. Богиня, ничего не помня от ярости, набросилась на него и вырвала ему глаза. Позже ее начало мучить раскаяние, но исправить то, что натворила, она уже не могла. И чтобы хоть немного загладить свою вину и увековечить память о юноше, она бросила глаза на тропинку, из которых выросли две гвоздики, напоминавшие собой невинно пролитую кровь.
По коже пробежал неприятный холодок.
Зачем он мне это рассказывает?
— Очень трагичная легенда, — наконец сказала я.
— Есть в ней что-то довольно интересное, правда? — теперь он тепло улыбался.
Он приблизился к спинке кровати, присел на корточки и плавными движениями рук начал развязывать мне ноги. Когда ноги были свободны, он задержал на них ладони, пока я не смогла почувствовать их тепло сквозь боль и покалывание.
— Думаю, на сегодня достаточно, — он принялся освобождать руки.
Я сидела, сгорбившись, и потирала затекшие запястья — на них все еще виднелся слабый вдавленный след от веревки — когда Мартин резко одернул шторы, ослепив меня светом.
Я больше не сомневалась. С ним что-то не так, и мне нужно спасать себя как можно скорее.
После того случая с вином и ковром, Мартин стал странно себя вести. Во время интима он мог позволить больно шлёпнуть меня по ягодицам или грубо схватить за волосы. Тогда мне показалось, что он просто раскрепостился и решил привнести в наши отношения что-то новенькое. Но потом он предложил попробовать ещё кое-что, а я дура, согласилась, не ожидая подвоха. Из гардеробной он достал веревки, и мастерки привязал мои руки к кровати. У него определенно был опыт в вязании узлов. Интим стал отдавать привкусом латекса с плётками и нездоровыми эротическими утехами. Мне было тревожно от такой резкой перемены. Я просила его прекратить, говорила, что мне это не нравится, но он не унимался, а лишь требовал повторить за ним странную и идиотскую фразу. Якобы это и есть наше стоп слово. Чёртов извращенец!
Когда руки стали уставать, а он продолжал испытывать меня — я начала толкать его ногами и требовать, чтобы он остановился. Но он уселся сверху, словно оседлал неугомонную кобылу и, взяв меня за подбородок, повторил слова, которые так жаждал услышать. Я сдалась и сквозь зубы их процедила. Он не был доволен, но дал слово, что закончит, как только я их произнесу, поэтому сразу отпустил.
Первые пару часов у меня был шок, и мне хотелось его убить, но вскоре он прильнул ко мне с извинениями. Звучало очень даже искренне, и я поверила. Он уверял, что давно хотел это попробовать, но почти-бывшая-жена была очень консервативна в этом плане и никогда бы на такое не пошла. И правильно — это очень странно!
Уже тогда нужно было бить тревогу. Но я была глупой и влюбленной, хоть и крылышки мои раз за разом незаметно подрезали.
*
