Марина смотрела, как та идет к лифту, как переливается в свете ярких ламп мех ее длинной шубы из чернобурки, – и не решалась идти следом по гладкому, как стекло, полу.
– Что же ты? – обернулась Иветта, и Марина, вздохнув, пошла за ней.
Госпожа Иветта жила на последнем этаже. Пока она открывала входную дверь, Марина подумала: «Отсюда, пожалуй, в трубу вылетать поближе…»
А что, если существует сверкающий подъезд, и лимузин, и безмолвный шофер, почему бы не уметь владелице всего этого летать на метле?
– Проходи, – пригласила Иветта.
В голосе ее совсем не слышалось того, что непременно послышалось бы в голосе любой другой женщины: предвкушения Марининого восторга, желания удивить наивную провинциалку, обыкновенного хвастовства, в конце концов. Иветта, похоже, меньше всего думала о Маринином удивлении – она спокойно входила в свою квартиру.
Марине сразу показалось, что с ее сапог натекла грязная вода, хотя она всего-то и прошла по улице несколько метров от машины до подъезда. Ей неловко было вешать свою шубу из искусственного серого меха в высокий встроенный шкаф, из которого на нее пахнуло тонким запахом лаванды.
Она молча прошла через большую прихожую, заметив только, что на стенах висят картины, и оказалась в комнате. Наверное, это была гостиная. Она показалась Марине огромной – большей, чем может быть комната в восьмиэтажном доме, пусть даже в таком роскошном, как этот. Иветта зажгла свет, и Марина едва не ахнула.
А ей-то еще казалась изысканной та квартирка, в которой она теперь жила! Гостиная госпожи Иветты была обставлена с настоящей изысканностью – той, которая невозможна без старинной мебели, ручной работы ковров и множества безделушек, от которых веет подлинностью.
Ковер, лежащий на блестящем дубовом паркете, был персидский; Марина сразу оценила искусность, с которой он был выткан. В отцовской библиотеке была книга о персидских коврах, и она читалась как захватывающий, полный тайн приключенческий роман. При одном взгляде на ковер вспоминались гаремы, наложницы и опахала…
Правый угол комнаты явно был задуман как место неторопливой беседы. Вокруг невысокого овального стола размещались три кресла, обитые золотистым шелком; на столе в низкой китайской вазе стояли белые и желтые розы.
Высокие, как шкаф, часы в другом углу пробили половину какого-то часа; Марина не могла сообразить, какого. Теперь она рассматривала освещение гостиной – и это было едва ли не самое увлекательное, что здесь вообще было.
Высоко под потолком, в лепной розетке, висела старинная бронзовая люстра – в том же стиле, что и кресла, и огромный мягкий диван. Но люстра сейчас не горела, а свет струился прямо со стен: по ним вились, как экзотические стебли, гирлянды золотых лампочек. Или не гирлянды – ведь гирлянды на новогодней елке бывают? Марина не знала даже, как назвать сплетения светящихся линий на стенах; каждый предмет в этой комнате получал с их помощью самое выгодное освещение.
– Тебе нравится здесь? – прервала ее созерцание Иветта.
– Да, – кивнула Марина, не высказывая ни восхищения, ни растерянности; она уже привыкла, что подобные чувства как-то неуместны в присутствии этой женщины.
– Ты тоже выглядишь здесь вполне органично, – заметила Иветта. – Сейчас придет Анеля.
Марина и сама не знала, как она, собственно, относится к роскоши. И даже не потому, что у нее не было случая это узнать, а главным образом потому, что с самого детства привыкла к контрастам. Мог ли быть больший контраст, чем тот, что существовал между домом ее отца и бабушкиной избой? А она чувствовала себя равно легко в каждом из них.
Вот и сейчас: Марине нравилось рассматривать мебель, и ковер, и картины со сценами охоты, но она не чувствовала ничего похожего не только на зависть, но даже на естественное желание остаться подольше посреди этой красоты и роскоши. Она была от рождения готова к ней, сама того не сознавая…
Портниха Анеля появилась через несколько минут. Это была невысокая женщина неопределенного возраста с такой неприметной внешностью, что даже описать ее было невозможно. Казалось, и нет настолько невыразительных слов, которые могли бы этой внешности соответствовать.
Анеля двигалась по гостиной легко, как мышка. Судя по всему, ей просто все равно было, по какой поверхности перемещаться.
– Анелечка, – сказала госпожа Иветта, – эскизы я тебе после покажу. А сейчас взгляни-ка на эту девочку.
Портниха окинула Марину быстрым и ничего не выражающим взглядом.
– Прическа будет другая, – поспешила заверить Иветта, как будто объясняя какой-то чертеж. – Надо сшить одно платье, остальное потом, или она сама купит готовое. Но вечернее платье сделаешь ты. У меня времени не было рисовать, так что послушай.
Марина с самого начала удивлялась ясности и точности Иветтиной речи. И теперь, слушая ее приятный грудной голос, она тут же представляла себе платье, которое та описывала.
Анеля же, казалось, вовсе не слушала Иветту: она снимала с Марины мерки. Но когда Иветта замолчала, Анеля сказала:
– Плечи лучше не совсем открывать, а газом прикрыть.
– Хорошо, – согласилась Иветта. – Но только легкий флер.
Обе женщины говорили коротко, односложно, но видно было, что они давно понимают друг друга с полуслова.
Когда Анеля вышла, Иветта сказала:
– Анеля – уникальная портниха. У нее совершенно отсутствует фантазия, поэтому она никогда не станет крупным художником. Но мне ее фантазия и не нужна, у меня своей достаточно. А вот сделать все так точно, как она, ни один кутюрье не сможет: безразличия ни у кого не хватит.
«Как безошибочно она умеет использовать человеческие недостатки, – вдруг подумала Марина. – Кому бы в голову пришло, что у портнихи не должно быть фантазии!..»
И вдруг неприятный, мгновенный холодок пробежал у нее по спине. А ее, Марину, как использует эта непонятная женщина? Она-то ей зачем?
– Но мне не хотелось бы… – медленно проговорила она. – Мне не хотелось бы получать от вас больше, чем я смогу вернуть. Сколько будет стоить это платье? И все остальное…
– Вот что, дорогая. – Иветта сидела на диване и стряхивала пепел в изогнутую океанскую раковину, стоящую на резном столике у подлокотника. – Я прошу тебя сразу уяснить: ты согласилась работать со мной, а это значит, что ты не должна выглядеть этакой Золушкой в деревянных башмаках. И если я занимаюсь твоим гардеробом, я делаю это вовсе не ради благотворительности.
Голос у Иветты стал стальным, но Марина знала и собственную незаметную несгибаемость.
– Я это понимаю, – сказала она. – И именно поэтому мне надо знать: сколько я буду вам должна? Я не хочу обещать вам больше, чем могу сделать.
