– Да.
– Я не могу относиться к тебе как раньше.
Бэннер вздохнула.
– Знаю. Время нельзя повернуть вспять.
– Ты жалеешь об этом?
– Да, а ты?
Джейк кивнул.
– Глупый вопрос. Я сама могла догадаться. – Бэннер помолчала, прикусив нижнюю губу, потом продолжила: – Та ночь навсегда останется преградой между нами. Мы ее не забудем.
О Боже, он помнил. Помнила каждая клеточка его тела. Его глаза, отказываясь повиноваться рассудку, задержались на ее безупречной формы губах. Если бы забыть, как очаровательно ахнула Бэннер, когда он первый раз коснулся их языком, как она очнулась, как стала отвечать на его поцелуй.
Он наклонился к ней, не нарочно, это вышло совершенно случайно, но дыхания их слились. На ее шее, у самого основания, билась голубая жилка. Тогда ночью он снова и снова впивался губами в эту нежную ямку. На языке еще оставался вкус ее кожи. Взгляд Джейка скользнул дальше, вниз. На груди платье морщило. Его тянуло разгладить складки материи, нащупать соски. Стон рвался из груди. Низ живота стал твердым, как гранит. Он разглядывал ее лицо в черном облачке непослушных кудрей. Он безумно хотел ее.
– Бэннер?..
– Да?
Джейк вдруг осознал, что чуть было не поцеловал ее. А тогда… Тогда он не остановился бы. Он целовал бы сквозь платье ее груди, сжимал бы губами их кончики, такие сладкие, притянул бы ее к себе, приподнял за бедра, прижал к своей набухшей плоти. Он снова совершил бы немыслимое, невозможное.
Но он не поддался соблазну, отступил на шаг.
– Ничего. Увидимся утром. Позови, если что понадобится.
– Куда ты?
Спать было еще рано.
– Пойду проверю загон, что мы сегодня построили. Это, конечно, на время, потом построим покрепче. Рэнди гвоздя забить не умеет.
– А мне показалось, для начала он неплохо поработал.
Не хватало еще, чтобы она заступалась за этого молокососа. Джейк взорвался, вымещая на Бэннер свое раздражение.
– Ну, мне он понравился значительно меньше. Если не возьмется за дело как следует, я его выгоню. – Он хлопнул дверью.
Наступила ночь, невероятно темная ночь, и только тогда Бэннер осознала, как уединенно стоит ее ранчо. Со дня своего рождения Бэннер жила в окружении людей. Сегодня первый раз в жизни ей пришлось спать совсем одной, в пустом доме.
Спасительный сон не приходил, не избавлял от одиночества. Она прислушивалась к каждому звуку. В родительском доме ничто не тревожило ее по ночам. В Излучине, в ее спаленке наверху, с ларями под окнами и полупрозрачными занавесками, все звуки, все мелькавшие за окном тени были знакомыми и успокаивающими.
Но сегодня даже шелест листьев звучал зловеще, скрип новых бревен походил на стон, а тени казались враждебными.
Не совершила ли она ошибку, покинув семью? Она никогда не понимала, как могла Ма Лэнгстон жить одна в своей хижине. Много раз Лидия и Росс убеждали ее переселиться к ним, занять одну из комнат наверху, но Ма неизменно отказывалась. Бэннер не представляла, как можно предпочесть одиночество обществу любимых и любящих тебя людей.
Нет, одиночество – это ужасно. Может, она поступила опрометчиво, перебравшись за реку. А что, если ей до скончания дней своих предстоит прожить здесь одной и не к кому будет прижаться ночью? Что, если она состарится в одиночестве? Стоит ли трудиться, превращать эту землю в доходное ранчо, если не с кем разделить его?
Бэннер рассердилась. Какие мрачные мысли лезут в голову! Она сбросила одеяло и подошла к окну. От луны, по крайней мере, стало чуть светлее. Бэннер посмотрела в сторону конюшни. Новенькая, она выглядела какой-то ненатуральной, как декорация, – ничего общего с той, самой старой в Излучине, конюшней, в которой они с Ли играли в детстве в прятки, с ее особым, терпким запахом. Эта казалась чужой.
Но одно из окон тускло светилось – фонарь, наверное, был повернут вниз, в пол. Джейк недалеко, он услышит ее крик, если окутавшая ее тьма и полное одиночество станут невыносимыми.
Присутствие его успокоило Бэннер, она вернулась в постель и заснула. На рассвете она проснулась, вскочила и облачилась в рабочую одежду.
Солнце играло в кухонных стеклах. Бэннер принялась готовить завтрак. Солнечный свет придавал комнате более уютный вид – никакого сравнения с ночной темнотой и унынием. Настроение ее поднялось. Она даже начала напевать себе под нос, нарезая толстыми ломтями грудинку и кладя ее на сковородку.
Но, увидев появившегося в дверях конюшни Джейка, Бэннер притихла. Кусок грудинки выскользнул из ее ослабевших пальцев, губы слегка приоткрылись.
Джейк остановился недалеко от входа в кухню, почесал в затылке, взъерошил светлую шевелюру. Луч солнца упал на нее – и в волосах засверкала словно бы запутавшаяся там золотая нить. Джейк широко зевнул, мелькнули ровные белые зубы. Нижний ряд, положим, чуточку кривой, подумала Бэннер, но изъян почти незаметен.
Он сцепил кисти рук и, подняв их над головой, сладко, с кошачьей гибкостью потянулся.
Джейк уже натянул сапоги, но… не совсем еще застегнул брюки. Бэннер заинтриговало не столько то, что было видно, сколько то, чего она видеть не могла.
Пока Джейк потягивался с безотчетным наслаждением, широко расставив ноги и выгнув спину, Бэннер предавалась упоенному созерцанию его мускулистого торса. Во рту у нее пересохло, зато другая часть тела отреагировала прямо противоположно. Не то чтоб Бэннер никогда раньше не видала мужчину без рубашки. Видала, и не раз. Отца, Ли, Мику. Но не Джейка. Даже стараясь сохранить полное беспристрастие, трудно было не признать – тут есть на что посмотреть.
Широкие плечи. Плавно переливающиеся под кожей мускулы. Под мышками мягкие коричневые кустики волос. Грудь покрыта золотистой порослью, светлой на фоне медной кожи, на ней почти незаметны плоские темные, затвердевшие от прохладного утреннего воздуха соски.
Бэннер сглотнула и теснее сжала колени.
Торс Джейка был достоин резца скульптора – на нем четко выделялась каждая мышца, каждая извилистая линия. Сужаясь, грудь переходила в твердый плоский живот. Гладкая полоска волос соединяла поросль на груди с курчавившимися вокруг пупка более густыми и темными волосками. Глаза Бэннер опустились к расстегнутой пряжке пояса. Любопытство ее было возбуждено до предела.
Странно, подумала она, я спала с ним, но ни разу не видела его иначе, как полностью одетым. Ее переполняла гордость. Джейк великолепен. Он такой красивый, стройный, золотистый. Ей, по крайней мере, не придется стыдиться своего первого, а может, и единственного любовника. Да, он способен вызвать желание.
Джейк опустил руки, помахал ими, восстанавливая кровообращение. Подошел к насосу во дворе между домом и конюшней, нагнулся и принялся качать воду, обливая себе голову и шею. Выпрямившись, он закрыл лицо руками и встряхнулся, потряс головой, выливая воду из ушей. Сверкавшие на солнце брызги разлетелись вокруг него, как бриллиантовый дождик.
