– Знаете что, уезжайте, мисс Райс. Уезжайте и предоставьте нам самим устраивать свою жизнь так, как мы считаем это нужным. Мы не нуждаемся в катализаторе!
Это словечко – "катализатор", – которое я услышала от Элдена, было из словаря моей бабушки. Однако мнение Элдена было иным. Он считал, что встряска, которая может произойти благодаря такому катализатору, как я, может пойти на пользу им всем.
Когда я попыталась вырвать свою руку, ее пальцы на моем запястье сжались еще крепче, и она перешла на шепот, словно боялась самих теней, которые могли подслушать ее слова.
– Теперь, когда ваша мама перепугала их своим письмом насчет белого платья, вы не должны оставаться. Для вас это может даже оказаться опасным. Я иногда вроде Фрици чую что-то, что носится в воздухе, и сейчас мое инстинктивное ощущение очень сильно. Силверхилл никогда не был для вас подходящим местом. Не дайте ему снова причинить вам боль.
Она отпустила мою руку и выскользнула из комнаты. Шелест ее длинной юбки слышался, как мне казалось, еще долгое время после того, как она спустилась по лестнице. Теперь я уже не была уверена в том, что Кейт Салуэй была пешкой в чьих-либо руках.
Чердак весь заполнился тенями, и я, не теряя больше времени, пробежала по холлу в направлении фасадной башни. На другой стороне дома освещенный холл не был обезображен паутиной и другими знаками небрежения, не отягощали его и воспоминания о давным-давно умершем человеке.
Моя комната была в точно таком виде, в каком я ее оставила, но, хотя она и казалась тихим, безопасным местом, мне не хотелось ложиться в постель, прежде чем я узнаю, что еще таится на этом этаже с его длинным рядом пустующих комнат.
В дальнем углу моей спальни была дверь. Войдя в нее, я включила свет. Как выяснилось, здесь находились три большие комнаты. Они тянулись анфиладой и, пройдя их, я достигла задней стены дома. Каждая комната имела собственный выход в холл. Практически использовалась только моя. Остальные были завалены разнокалиберной старой мебелью, какими-то ширмами, ящиками, чемоданами – обычным добром, которое скопилось на протяжении жизни нескольких поколений, обитавших в доме. И все-таки нельзя было сказать, что в этих комнатах царил беспорядок, – они не были заброшены и покрыты пылью, в отличие от комнат на другой половине дома.
Я прошла через последнюю комнату анфилады и вышла через дверь в заднюю часть холла. Там было окно, из которого открывался вид на все здание. Подо мной простиралась крыша галереи-коридора, а по обе стороны галереи, слева и справа от меня, высились двухэтажные флигели, которые эта галерея соединяла. По обеим сторонам горели огни, но я не могла ясно разглядеть флигели, пока не убрала ширму и не высунулась из окна. Здесь по крайней мере березы держались на расстоянии, за изгородью, окружавшей сад, и я могла беспрепятственно смотреть вниз на стеклянную громаду оранжереи, которая, словно водяной пузырь, торчала в самом центре сада. Мне было понятно, почему Элден так неприязненно относился к оранжерее, растопырившейся в самой середине того, что было им создано. Трудно было осуждать его за желание снести эту помеху.
За садом я видела дробленый белый гравий заднего подъездного пути, упиравшегося в какое-то строение, по-видимому служившее и гаражом, и домом, где жили Элден и его сестра. У одного из окон верхнего этажа Элден сидел, развалившись в кресле, с книгой в руке. По-видимому, недавние события в доме его никак не коснулись, если не считать того, что сестра, конечно, рассказывала ему о них, когда приходила домой. Интересно, что он читает? Быть может, Торо или – что казалось более вероятным, – новейший детектив?
Однако главное мое внимание продолжал привлекать посеребренный луной купол оранжереи. Он вздымался ввысь как магический кристалл, заключавший не тайну моего будущего, а тайну прошлого. Завтра рано утром, я, быть может, уже окажусь на борту самолета, направляющегося в Нью-Йорк. Здесь я не могла сделать ничего путного для своей матери. Знакомиться поближе с бабушкой у меня не было желания. Я вернусь в Нью-Йорк и забуду Горэмов и Силверхилл. Была только одна тайна, которую я не хотела оставлять нераскрытой, – это некий туманный кусочек моего прошлого, все еще не дававший мне покоя. Всевозможные вопросы будут продолжать тревожить меня, пока я не рассею этот туман и не уясню для себя, что же такое произошло со мной под сводом оранжереи.
Как я успела убедиться, здесь никто не был намерен что-либо мне рассказывать. В Силверхилле не было, пожалуй, ни одного человека, который не хранил бы какую-нибудь собственную тайну. Скрытность, попытки что-то спрятать от чужих глаз я ощущала здесь повсюду. И это относилось не только к Джеральду, но и ко всем остальным, чья жизнь была как бы околдована иллюзиями, подобными тем, что творились в галерее Диа.
С меня всего этого было довольно. Если я хотела очиститься от прошлого, «изгнать» его из себя, я должна осуществить это сама – никто не захочет мне помочь. Подобно тете Фрици, я тоже оттеснила вглубь сознания что-то, случившееся очень давно, но поскольку мои воспоминания затерялись в далеких детских годах, восстановить их может оказаться труднее. Сегодня вечером, когда я находилась с Джеральдом в галерее и он показал мне дверь, ведущую в оранжерею, я ощутила холодок узнавания – узнавания, связанного со страхом. Если я отправлюсь туда одна, так, чтобы меня никто не видел и не попытался мне мешать, быть может, мне удастся вновь отыскать маленького ребенка, которого так больно ранили и изувечили, и тогда, возможно, я освобожусь от прежнего ужаса.
Во всяком случае, попытаться надо.
Но не сегодня ночью. Я была не настолько храброй, чтобы решиться проникнуть в это место, когда его освещает только лунный свет, льющийся сквозь стеклянный свод. Включить там свет тоже было нельзя, так как все обитатели дома сразу же узнали бы о моем пребывании там. Но завтра рано утром, как только рассветет и совсем еще бледный дневной свет коснется стеклянного свода, я буду там. Я войду тихонечко, так чтобы никто не узнал, погружусь во влажное тепло этого строения и дам погрузившимся на дно сознания воспоминаниям всплыть на поверхность. Что там будет очень тепло, я знала – не только потому, что вообще во всякой оранжерее тепло, – но и потому, что это ощущение до сих пор сохранилось в моих костях и во всей моей плоти. Это было составной частью того давнего ужаса. Но что бы ни испугало в свое время ребенка, не могло теперь испугать взрослого человека. Если тогда тетя Фрици причинила мне боль, сейчас она не могла этого сделать. Сегодня мы потянулись друг к другу как друзья, и мысль о ней меня больше не страшила. Мне казалось нелепым, что окружающие предостерегают меня насчет нее.
