Я вернулась в свою комнату и приготовилась лечь в постель. Но прежде чем улечься, я выключила свет, прокралась к слуховому окну и встала коленями на подоконник, чтобы можно было посмотреть на боковую лужайку. Впечатление, что с наступлением темноты березы подбираются ближе к окнам дома, отрицать было невозможно. Отсюда я могла смотреть на их слегка шелестящие кроны, прослеживая взглядом их длинные белые стволы от макушки до самой земли. Мне начинало даже казаться, что деревья передвигаются прямо у меня на глазах.
Действительно ли это было не более чем воображение? Может быть, как говорит Джеральд, и я была наделена даром видеть нечто незримое? А если я ближе прильну к стеклу, не услышу ли я плач какого-то ребенка, потерянного семейством Горэмов когда-то очень давно? Но движение между деревьями было вполне реальным. Кто-то в темном платье шевелился среди лунных теней, а временами чье-то лицо обращалось к ночным небесам. Там, в березовой роще, стояла Кейт Салуэй, чье пышное зеленое платье казалось темным на фоне белой коры. Я следила за ней, и мне показалось, что она как-то скользнула вдоль одного из стволов, почти затерявшись в тени на земле. Лежа на спине, она потянула к себе колени и прижалась к ним лицом, так что превратилась во что-то бесформенное. Ничего, кроме шелеста древесных листьев и жужжания невидимого хора насекомых, не было слышно. Если Кейт плакала, то совершенно беззвучно, а между тем я каким-то образом твердо знала, что все ее существо сотрясается от рыданий.
Не надо мне за ней следить. Я выбралась из глубины слухового окна и, огорченная, подошла к постели. Наконец я улеглась и заснула, очень скоро пробудилась, снова заснула и видела какие-то тревожные сны, подсознательно ожидая наступления рассвета.
Когда мой внутренний будильник разбудил меня, пруд был густо прикрыт предрассветным туманом, из-под толщи которого его почти совсем не было видно. Несколько минут я продолжала лежать, думая о своей матери и о своем одиночестве в доме, который должен был бы оказать мне гостеприимство, но не оказал. Я вспоминала холодное лицо бабушки, каким оно было во время ужасной сцены вчера вечером, и о ее глазах, которые все еще были готовы сверкать аметистовым огнем.
Думала я также и об Уэйне Мартине, но не о том, каким он был, когда отдалился от всех нас, пока бабушка Джулия демонстрировала свой деспотизм, а о том, каким он был несколько раньше, когда я увидела его в кресле, со спящим сыном на коленях. Это воспоминание успокаивающе действовало на меня, но почему это так, мне задуматься не хотелось. Испытывать такое теплое чувство к человеку, которого я едва знала, – это могло грозить новой катастрофой. К чему мне еще и это, когда он не спал, а бодрствовал, доверять ему было можно не больше, чем любому другому мужчине. Подобно Джеральду, я не смела даже помышлять о дружбе, о товариществе, о браке. Кузену я сказала, что его позиция бессмысленна, но сейчас, в эти предрассветные часы, я уже не была так твердо в этом уверена.
Впрочем, чего это я предаюсь мечтаниям, разлеживаясь в постели? Зная, что ждет меня впереди, я встала, быстро оделась в просторное летнее платье светло-желтого цвета. Канареечно-желтого! В ту минуту я не знала, какую роль сыграет для меня этот цвет, прежде чем день подойдет к концу.
К тому времени, когда я прокралась вниз, слабый свет уже коснулся покрытых туманом лужаек, а небо на востоке начало светлеть. Двери, ведущие в комнаты тети Нины, были приоткрыты, но она не шелохнулась, когда я проходила мимо. В старом доме всегда что-то поскрипывает, и мои легкие шаги не усиливали скрипящих звуков, к которым все, видимо, уже давно привыкли. Внизу, возле двери в комнату для приема гостей, я на секунду остановилась и заглянула внутрь. Занавеси были отдернуты – означало ли это, что кто-то уже поднялся раньше меня? Снаружи серебряные стволы берез уже были слегка тронуты бледным светом, но между ними не было свернувшейся в комочек и горько плачущей молодой женщины. Днем они отступили от дома и были всего лишь обыкновенными белыми березами.
Я остановилась на минутку, чтобы взглянуть на портреты дедушки Диа и его Джулии и заметила, что кто-то включил скрытые лампочки, освещавшие их. Опять это был кто-то, кто встал раньше меня, или, может быть, кто-нибудь страдающий от бессонницы, слоняясь ночью по дому, подошел поглядеть на них? Когда дедушка женился на Джулии, походила ли она хоть сколько-нибудь на ту женщину, какой стала теперь? Приходилось ли и Диа при жизни терпеть от нее, или же она стала черствой и бесчувственной только за те годы, что прокатились над ее головой после того, как она его потеряла?
Но что-то я тяну, откладываю. Нечего попусту терять время. Надо попасть в оранжерею, пока никто еще не встал.
Дверь, ведущая в галерею, легко подалась под моей рукой, и я вспомнила о трех ступеньках, ведущих вниз. Здесь было темнее, чем я ожидала, так как это была западная сторона дома, и небо было еще черным, словно бархатный занавес. В зеркалах и окнах видны были только размытые отражения. Что-то напротив того места, где я стояла, двинулось – и замерло, потом снова двинулось. Я почувствовала, что сердце у меня бьется где-то высоко в горле, пока не поняла, что передо мной всего лишь моя собственная фигура в желтом одеянии, отражающаяся в зеркале, которое прикрывало дверь в оранжерею. Я пересекла галерею и положила руку на круглую ручку двери, вставленную в зеркальную поверхность. Чуть надавив пальцами, я повернула ручку. Передо мной открылась горловина узкого крытого перехода. Темный, лишенный окон, он вел ко второй двери, в створку которой было вставлено обычное прозрачное стекло. Прижавшись к нему лицом, я с трудом могла разглядеть внутри черную путаницу каких-то диких растений, которые переплелись в какую-то невообразимую массу. Это было все равно что смотреть в окно на ночной тропический лес, в котором могло прятаться что угодно, могущее причинить мне вред. Теперь сердце у меня билось как тяжелый молот.
К счастью, высоко над зарослями растений, над которыми высоко вздымался стеклянный купол, я увидела слабенькую полоску света, – света, который на моих глазах распространялся все шире и шире, приобретая постепенно сверкающие краски настоящего рассвета. Очень скоро все эти растения будут освещены сверху и я отважусь ступить в их гущу. А до тех пор можно было и подождать. В доме не слышно было ни звука. Вряд ли кто встал в столь ранний час.
Я вернулась в галерею и обнаружила, что слабенький свет начал проникать и сюда. Китайские ковры у меня под ногами были светлыми и такими мягкими, что я не произвела никакого шума, подойдя к стеклянному стенду, который вчера вечером показывал мне Джеральд. Единственное, чего мне хотелось, – это как-то отвлечься, не думать о том испытании, которое я еще не была готова встретить лицом к лицу. Стоя перед стендом, я вспомнила, что Джеральд повернул какой-то выключатель, чтобы осветить внутренность стенда. Я нащупала кнопку выключателя под застекленной витриной.
