– А вот и мой парень. Крэг Бодзяновски.
Мигель увидел, как на ринг выходит устрашающего вида гигант в боксерском халате и с головой, обмотанной полотенцем.
– Поглядите на его правую ногу. Высокий носок скрывает устройство моей работы.
И вот перед Мигелем предстал одноногий боксер, встречающийся в бою на равных, без какой бы то ни было форы, со столь же мускулистым и устрашающим громилой.
Когда ударил гонг и начался бой, Мигель не отрываясь следил за правой ногой подопечного доктора Берджеса. Нога скользила по рингу, не выдавая себя ни малой подвижностью, ни хромотой; Бодзяновски вел раунд за раундом, получая мощные удары и отвечая тем же – причем куда более эффективно.
И вдруг толпа зрителей словно сошла с ума. Мигель не углядел за ударом, которым Крэг швырнул противника на канаты. Он так и не сводил глаз с правой ноги боксера.
Позже, тем же вечером, вернувшись к себе в гостиницу, Мигель не мог уснуть. Образы пережитого и увиденного днем всплывали в его сознании один за другим – безногие люди совершали истинные чудеса… одноногий боксер посылал в нокаут двуногого…
Он посмотрел на часы. Да наплевать, который час. Ему необходимо было поговорить с лучшим другом.
– Только светает, – зевнул Эмилио. – А я только что вернулся домой и изготовился лечь в постельку… Слава Богу, на этот раз – в одиночестве.
– Я звоню из Сиэтла… И я…
– Из Сиэтла? А как тебя туда занесло?
– Обзавожусь новой ногой.
– Что? Ты тоже напился?
– Ни в одном глазу. Увидишь, когда я вернусь.
– Вот и великолепно! Возвращайся – а я подберу тебе к приезду какую-нибудь красотку.
– Эмилио, как раз сейчас я решил покончить с женщинами. Лучше подбери мне какого-нибудь красивого быка.
ЛОЗАННАУтро выдалось чудесным, солнце сияло, и Патриция, как вошло у нее за последние три недели в привычку, предприняла длительную прогулку по заботливо ухоженным дорожкам санатория. На пути ей попадались огороженные площадки для прогулок пациентов из различных отделений: многих сопровождали сиделки в белых халатах, другим было разрешено гулять в одиночестве. Она подошла поближе к молодой женщине, присевшей на корточках в снег и черпающей его голыми ладонями. Чего ищет эта девушка? Что она потеряла?
Патриция подумала о Томе – чувство утраты уже прошло; боль стала глухою. Но она тосковала по своим утренним объездам всей фермы, по мягкой поступи Спорта, по лаю Таксомотора, вьющегося у него в ногах, по всем животным, поднимающим головы и провожающим ее долгим взглядом. Она была им нужна, и они были нужны ей.
Ей недоставало поездки по густой лесной чаще, недоставало коротких остановок, на которых она внимала шуму самой природы, недоставало плакучей ивы на кладбище, под которой она так любила сидеть, чувствуя, как ветер дует ей в лицо и провожая взглядом Мигеля, пустившегося в обратный путь, перепрыгивая через поваленные деревья и невысокие каменные ограды. Она так и не позвонила ему после своего исчезновения – для этого она была слишком взволнована. Но, разумеется, можно было положиться на Лауру – та наверняка передала ему ее объяснения. Впрочем, она сейчас чувствовала себя в состоянии самой позвонить с извинениями и объяснениями.
На ферме сейчас десять часов утра. Она набрала нужный номер.
– Конча?
– Хозяйка! Как поживаете?
– Со мной все в порядке.
– А когда вернетесь?
– Скоро, Конча, скоро.
– Слава Богу… Слава Богу…
– А как дела на ферме?
– Все прекрасно. Много раз звонил доктор Киган…
– Я не хочу с ним разговаривать!
– Правда?
– Но расскажи мне, как Таксомотор?
– Растолстел.
– А как Феба?
– Обленилась.
Патриция хмыкнула.
– Конча… позвони в коттедж и попроси к телефону мистера Кардигу.
– А он уехал и не сказал куда.
В это мгновение в дверь постучали, но Патриция оставила это без внимания.
– А когда он вернется?
– Через неделю… может быть, через две.
Куда же он мог уехать, – подумала она. В дверь постучали вторично.
– Я перезвоню… скоро!
Она открыла дверь. Перед ней, сутулясь, предстал доктор Соломон.
– Не соблаговолите ли выпить со мной чайку?
– Конечно, доктор.
В этот послеполуденный час столовая больницы – просторное хорошо проветриваемое помещение со множеством вьющихся растений – была почти пустынна. Им, как всегда, подали чай с мятой и венский штрудель.
– Как вы себя сегодня чувствуете, Патриция?
– Несколько туповато.
– Оно и понятно. Но теперь, когда вы научились рассматривать все происшедшее в правильной перспективе, считаете ли вы по-прежнему, что с вами произошла трагедия?
– Ну, боль, понятно, никуда не делась. Но вы оказались правы – я и впрямь ждала от Тома чересчур многого. – Она перевела дыхание. – Но это были первые в моей жизни серьезные взаимоотношения с мужчиной. Как же мне теперь научиться доверять себе самой?
– Единственный способ, который мне известен, заключается в том, чтобы научиться распознавать свои подлинные чувства. Общеизвестно, что, даже став взрослыми, мы во многом продолжаем ориентироваться на то, что испытали в детстве. Ваши отношения с Томом в значительной мере воспроизводили ваши отношения с покойным дедом.
– Но это совершенно исключено! Том представляет собой прямую противоположность моему деду.
– Правда? – Доктор Соломон полакомился штруделем, не обращая внимания на то, что крошки щедро посыпались ему на бороду.
– Ваш дед управлял вами, он контролировал всю вашу жизнь. И подсознательно вы стремились к тому, чтобы Том взял на себя эту роль. Разве вы сами не говорили мне, что ждали от него руководства всей вашей жизнью?
– Но деда-то я ненавидела.
– Да, но вы никогда в нем не сомневались. Вы просто опирались на него. И на Тома вам тоже хотелось опереться.
Патриция помолчала, обдумывая только что сказанное доктором.
– Здоровым мужским идеалом в вашей жизни был ваш отец – однако эти взаимоотношения так и оставались в значительной мере нереализованными.
– Да, и меня до сих пор мучает, что мне так и не удалось выяснить, о чем же он хотел мне тогда рассказать.
Доктор отхлебнул чаю.
– А почему это для вас так важно?
Но Патриция словно бы не слышала этого вопроса.
– Мне кажется, я слышу его голос по телефону, слышу, как он подчеркнул слово «должен» – я должен сказать тебе что-то важное… И в голосе у него звучала такая настоятельность… Если бы мне удалось разыскать женщину по имени Люба, которой он написал перед смертью…
– И что бы произошло тогда?
Она в недоумении посмотрела на доктора.
