Вилла «Америка» была расположена на холме, неподалеку от антибского маяка. Коктейли были сервированы на террасе, а ужинать собирались под раскидистой серебристой липой. Мерцали свечи в плавленом стекле, разбрасывая по террасе крапинки блестящих отражений, а свет бумажных японских фонариков делал очертания террасы расплывчатыми. Олеандры, гелиотропы, розы и камелии из сада Сары источали тягучий аромат. Звуки джаза доносились из патефона – Коул, зная пристрастие Джеральда к негритянской музыке, подарил ему новую пластинку Луи Армстронга.
Кроме Боя и Николь, все остальные гости были американцами. Теодор Ингрэм, литературный критик, оказался тучным, здоровенным мужчиной, с бородой, а жена у него была худенькая, вся в серебряных и бирюзовых украшениях какого-то племени американских индейцев. Коул и Линда Портер, – Линда голубоглазая блондинка, из-за высоких каблуков кажущаяся чуть выше своего темноволосого, экзотически красивого мужа. Скотт Фицджеральд отчего-то выглядел подавленным, а Зельда, напротив, была неестественно жизнерадостной. В честь Николь Зельда и Линда оделись в платья от Редон. У Линды было платье черного цвета – цвет, который она предпочитала всем остальным: оно выгодно контрастировало с изысканно дорогими бриллиантами. Зельда была в платье чудесного абрикосового цвета, который, казалось, сам по себе излучал свет.
Ким и Салли Хендрикс. Ким оживленно беседовал с литературным критиком, и Николь заметила, что его жена, стоя рядом, ловит каждое слово мужа. С некоторой досадой Николь также отметила, что жена у Кима очень хорошенькая, аккуратная, с очень светлыми и чудесными, как у ребенка, волосами и небесно-голубыми глазами. Выражение ее лица было исполнено обожания всякий раз, когда она смотрела на своего мужа. С тех пор как Николь последний раз видела Кима, он стал более солидным, неловкие, но милые черты детскости полностью исчезли, их сменила мужественная грация человека, уверенного в своих силах. Николь видела, что Ким, с его изящным, стройным телом, утонченными, аристократическими чертами лица, с его темно-русыми волосами, опаленными летним солнцем, – самый красивый мужчина из всех, кого ей доводилось встречать в жизни.
– А вот и твой пресноводный биолог, – сказал Бой, когда Ким под руку с Салли направились в их сторону. Как и все остальные мужчины, Ким был в белом льняном костюме, но лишь на его стройной, высокой фигуре этот костюм смотрелся действительно элегантно. Бой, казалось, не замечал, как у Николь дрожат колени, колотится сердце и трясутся руки.
– Я Ким Хендрикс. Мы однажды встречались с вами в Париже в день большого перемирия, – сказал Ким, обращаясь к Бою.
– Счастлив видеть вас, – ответил Бой своим приятным голосом.
– Здравствуйте, Николь, как вы поживаете? – обратился Ким к Николь, явно наслаждаясь своей речью и своим учтивым видом.
Вместо ответа Николь лишь кивнула, боясь голосом выдать свои чувства.
– Салли, позволь представить тебе Николь Редон и Боя Меллани, – продолжал Ким, теряя неторопливую интонацию, – его собственная, еле скрываемая нервозность не дала ему заметить, что Николь ничего не ответила на его вопрос.
Бой взял руку Салли и поцеловал ее, восхищая всех своей европейской элегантностью, и покуда Николь собиралась с мыслями, что сказать и каким тоном, подошел с Сарой под руку Коул Портер и сообщил, что он окончил Йельский университет в то время, когда Ким туда поступил. Ким ответил, что хорошо помнит Коула, ведь это Коул сочинил йельские футбольные песни, ставшие классическими, – «Эли» и «Бульдог». Покуда они вспоминали дни, проведенные в Йеле, Николь наконец собралась с духом и стала слушать комплименты, которые высказывала Салли в адрес ее одежды.
Когда после коктейлей Сара пригласила всех за стол, Николь оказалась сидящей по диагонали напротив Кима, на таком расстоянии, что поддерживать разговор с ним было невозможно, и, заметив, что он бросает в ее сторону постоянные взгляды, она включилась в общую беседу. Все говорили о той необычайной помпе, с какой прошла церемония похорон Анатоля Франса в начале этого лета.
– Помнишь, как мы сидели возле его дверей? – спросил Скотт у Зельды, затем повернулся к остальным присутствующим за столом. – Мне так хотелось хоть разок увидеть Анатоля Франса. Но гак и не удалось.
– Через год уже никто не будет читать Анатоля Франса, – заявила Ингрэм. – А через десять лет никто и имени его не вспомнит. Будут знать вас, Скотт, и вас, Ким.
– А в своем интервью о «Западном фронте» вы говорили другое, – заметил Ким.
– Я должен блюсти вашу скромность, это мой долг, как критика, – ответил Ингрэм. Все рассмеялись. Было видно, что писатель и критик симпатизируют друг другу вне зависимости от того, что они друг другу говорят. Скотт ничего не сказал. Ингрэм, по примеру многих критиков, нахваливал и нахваливал «Прекрасные, но обреченные».
В беседе речь зашла о проходящем съезде республиканской партии Америки, которая выставила кандидатами на выборы Келвина Кулиджа и Чарльза Доуса; Николь никогда не слышала этих имен. Поболтали о пользующемся дурной славой шумном нью-йоркском заведении, где тайком продавалось спиртное. Содержавший это заведение некий Тексас Гинэн обращался к своим посетителям не иначе как «сосунки», но, как ни странно, публика не обижалась. Разговор перешел к теме инфляции в Германии и к народному вождю по имени Гитлер.
– Не правда ли, оно очень красивое? Мое платье… – вдруг сказала Зельда во время паузы в разговоре. – Красивое, правда?
Никто ей не ответил. Увлеченные новой темой разговора, сочиняя в уме подходящие остроты, гадая о том, что может означать человек по имени Гитлер для будущего Америки, никто не заметил вопроса Зельды.
– А по-моему, оно превосходное, – сказала Зельда.
Николь улыбнулась ей в благодарность за комплимент и прислушалась к тому, о чем говорили между собой Джеральд и Линда.
– Мы в долгу перед вами и Коулом за все это. – Джеральд показывал рукой на террасу и Средиземное море, темное и матовое, как сатин, обрамленное соснами, мимозой и серебристыми оливковыми деревьями. – Ведь вы первыми приехали на Ривьеру летом. Это было в двадцать первом году, да?
– Тем летом мы арендовали виллу, и все говорили, что мы сошли с ума, – ответила Линда. – Сильная жара, нечем заняться – нас предупреждали, что будет скучно. Но нам понравилось. Здесь было так тихо, спокойно и росли такие красивые цветы. Одна только пыльная дорога вела сюда, и весь пляж был в нашем распоряжении. И еще один маленький кинотеатрик, с тапером, у которого в углу рта мерцала сигарета! Леже обожал этот кинотеатрик!
