такой естественной красотой девушки. Простая одежда, короткий сарафан, загорелые ножки, никакой косметики, лишь легкий блеск на полных губах. Именно такую он ее встретил впервые, на крыльце дома.
— Рик?
— Нет, это точно не моих рук дело, а вот тот, что слева, мой.
— Гарри? Ты снова упал?
В вопросе была ирония, Гарри лишь кивнул и отвернулся. Вот что с ним делать? Вроде бы взрослый мужик, а как уход женщины подкосил его, превращая в жалкое подобие того работящего и сильно мужчины, которым он был.
— Кэндис, не начинай, все пройдет. Кстати, я нашел работу.
— Интересно, где?
— На ферме Паркеров. Там всегда нужны лишние руки.
— Да?
Девушка удивилась, но поняла, дело чьих рук красуется на лице ее отчима, Лукас, только он, и предложение работы тоже от него. Ну, что ж, она рада, что Гарри будет при деле, а не пить с друзьями, целыми днями валяясь на диване.
— Да, завтра выхожу.
— Я рада, что ты возвращаешься к нормальной жизни. Мы в участок, да, Рик?
— Да.
— Ты не против, я сама поеду, нужно потом еще в одно место, — Кэндис взяла с крючка ключи от пикапа.
Когда она ехала за полицейской машиной, Кэндис поймала себя на мысли, что всего за небольшой отрезок времени она повзрослела. Стала старше, стала женщиной. Она более уверенно стала говорить, не боясь сказать того, что думает, дала отпор даже Шону и его не нужной в данный момент заботе и опеке. Она стала самостоятельней, и уж точно теперь никому не позволит распоряжаться ее жизнью или оскорблять. Оливию надо поставить на место, если она хоть еще раз ее заденет. Отношения с Паркерами, конечно, не ясны, очень странные и непонятные, но ей так хорошо с ними. Девушка улыбнулась, в груди разлился жар некого счастья и радости.
Кэндис еще не знала, какие испытания ей предстоят.
— Все хорошо? Ты проводил ее до дома и поговорил с отчимом?
— Да, Шон. Поговорил, объяснил, показал наглядно. Заодно позвал на работу, пусть будет на глазах.
— Хорошо.
— Где она сейчас?
— Была дома.
— Зря я ее послушал и отпустил. Надо было реально связать, привязать и оставить за закрытой дверью.
— Да, девочка с характером, — Лукас засмеялся и хлопнул брата по спине.
— Кто бы мог подумать, такая маленькая, миленькая. А словно дикая фурия, кровь закипает от нее.
Они стояли, облокотившись на забор загона, наблюдая, как наездник объезжает вороного скакуна. Пыль выбивалась из-под его копыт, он сопротивлялся, пытаясь скинуть наездника, раздувал ноздри. Было видно, как играют мышцы под его блестящей под солнцем шерстью. Шон усмехнулся, сравнив себя с этим жеребцом, он так же сопротивляется своим чувствам, он так же отказывается принять очевидное, то, что эта девушка уже глубоко въелась в его сердце. Сама того не зная и не понимая, почти обуздала его непокорное сердце.
— Что мать? — Лукас поправил шляпу и посмотрел на брата.
— Ждет вечером, очередное семейное сборище. Она все играет в идеальную семью, лучшую во всем округе. Хотя прекрасно знает, что это не так.
— Пусть играет, нам-то что от этого.
— Потому что это иллюзия, сказка, которую она сама придумала, пытаясь сохранить то, чего давно уже нет.
— Отец был виноват, но она простила его. Это не наше дело, это их отношения. Это ее выбор и ее жизнь.
— Как можно было простить того, кто предал, не понимаю?
— Может, это называется любовь.
— Не думал, что ты стал таким философом. Тем более не думал услышать это слово от тебя.
— Сам не ожидал, но все больше думаю об этом.
— Нет никакой любви, и не было никогда.
Лукас заглянул в лицо брата, пытаясь понять, серьезно он говорит или шутит.
— А как же малышка, как же Кэндис?
— А тут совсем все запутано.
— Но ты же что-то чувствуешь к ней, я же вижу? Даже я понимаю, что меняюсь именно рядом с ней. Это не просто трах потому, что мне хочется трахаться, ты знаешь, да и все в городе, какая «слава» ходит обо мне. Это что-то другое. Она невероятная, я никогда таких не встречал.
— Да, эта малышка особенная.
Шон тут же вспомнил, как брал ее, как они брали ее вдвоем с братом, делили одну девушку на двоих, в этом не было ничего развратного, мерзкого или аморального. Он первый заткнет рот тому, кто скажет о Кэндис плохо. А слухи непременно пойдут, если узнают, под удар попадет именно она.
Братьям не хотелось идти на ужин, все мысли обоих Паркеров были о девушке, но мать не простит их отсутствия на еженедельных семейных сборищах.
Большой сервированный стол, хрусталь и фарфор. Просторная столовая в приглушенных серо-голубых тонах. Полная тишина, лишь слышен звон приборов и ход старинных часов на стене.
— Дорогая, передай мне горчицу.
— Дорогой, креветки не едят с горчицей, — Миссис Эмили скривила лицо, но все же подала горчицу.
Шон сидел с отстраненным видом, Лукас что-то разглядывал в телефоне.
— Лукас, я тебя предупреждала, что выкину твою игрушку в окно?
— Да, мама, — но так и не убрал его.
На телефон Шона пришло сообщение, он достал его из кармана, игнорируя мать. Загрузилась картинка, на которой была обнаженная девушка, она спала на животе, приподняв подушку, согнув одну ногу, а ее упругая попка красиво торчала вверх. Шон громко выдохнул, быстро посмотрел на брата. И когда Лукас успел сделать этот снимок?
— Я так полагаю, что там вещи более интересные, чем семейный ужин.
— Дорогая, ну что ты так категорична, парни молоды, современные технологии никто не отменял.
— Том, наслаждайся устрицами и горчицей, — Эмили тактично заткнула мужу рот.
Она снова была в своем репертуаре, на своей любимой волне всевластия. Почему отец столько лет терпит ее, сыновья не понимали. Ведь они живут в современном обществе, где можно развестись и поддерживать при этом бизнес и хорошие отношения, да, вообще, начать жизнь заново.
Эмили было девятнадцать, когда по договоренности семей она вышла замуж за Тома Паркера, наследника ранчо и прилегающих земель. Сама будучи из далеко не бедной семьи, молодая девушка была очарована своим женихом. Том и сейчас импозантен, с проседью темных волос, достаточно привлекательный, подтянутый, уже не молодой мужчина, но возраст шел ему.
Почему он так позволяет с собой обращаться, Шон не мог понять никак. Поэтому его уважение и авторитет для него упал давно, еще когда открылась его связь с другой женщиной. Полное разочарование лавиной обрушилось на него, сметая все ценности, совершенно поменяв
