раз в его спальне?
Разговор между Сергеем и Лениным отцом длится пару минут, после чего Борис Александрович идёт к машине и, сев за руль, обводит мое лицо цепким взглядом. Включает двигатель и отъезжает от ворот.
Сердце молотится, как бешеное, от того, что мы опять наедине. Мне все так же сложно делать вид, что это человек мне безразличен. Потому что это не так.
— Почему вы приехали за мной, а не Виталий? — пытаюсь завязать беседу и выяснить ответ на терзающий меня вопрос.
Борис Александрович не торопится вступать со мной в диалог, но и я не собираюсь отступать.
— Он не смог, да?
— Не смог, — произносит грубоватым и холодным голосом, бросив на меня быстрый взгляд.
Но мне хватает и пары секунд, когда я, встретившись с мрачным сиянием зеленых глаз в темноте салона, вызываю в памяти воспоминания о тепле горячих прикосновений Лениного отца и нажиме его влажного языка в моем рту. Эти картинки вихрем проносятся в голове и отдают прямо в сердце, которое бешено пульсирует внутри.
— Сергей и я… Между нами ничего не было… — произношу так тихо, что на слух почти не уловить, но Борис Александрович слышит.
— Я в курсе, — коротко отвечает он и, приоткрыв окно, курит, следя за дорогой, пока я рассматриваю его татуированные кисти, снова думая о том, что находиться рядом с этим человеком одновременно приятно и невыносимо.
Между нами опять повисает молчание, которое я снова пытаюсь разбавить. На этот раз своей потребностью выразить благодарность.
— Спасибо, что приехали за мной…
Хочется добавить, что и за проявленную деликатность, ведь мог бы отчитать меня и в довольно грубой форме, что не послушала его, но прикусываю язык.
Чувство смущения, которое я раньше постоянно испытывала рядом с Борисом Александровичем, отошло на дальний план. А все, чего я сейчас искренне желаю, вдыхая терпкий запах его парфюма, которым пропитан салон машины, чтобы эта поездка не кончалась как можно дольше.
И словно кто-то свыше, подслушав мои мысли, исполняет этот запрос, только самым ужасным для меня образом. Поймав яму, машину резко ведет в сторону. Сильно испугавшись, я зажмуриваю глаза и вцепляюсь железной хваткой в ручку двери, пока Борис Александрович пытается выровнять автомобиль и припарковать его на обочине.
Я чуть-чуть оживаю, когда чувствую на своих руках и лице горячие прикосновения. Меня трясет, из груди вырываются судорожные всхлипы.
— Сона… Посмотри на меня, — просит Борис Александрович. — Все в порядке, малыш, — гладит большим пальцем по щеке и стирает с нее мокрую дорожку. — Мы на что-то наехали, лопнула шина. Сейчас все заменю, и поедем дальше. Да?
Я затравленно тяну его запах и киваю в ответ.
— Где вы научились? — робко интересуюсь я, глядя как отец Лены, сидя на корточках орудует массивным ключом. Мышцы на его руках напрягаются, и татуировки волшебным образом оживают, делая невозможным оторвать от них взгляд.
— Я не всю жизнь в офисе сидел, как ты уже, наверное, догадалась, — отвечает он, скидывая на землю очередную гайку. — Было время, и на грузовиках колеса менял.
Сложно представить, что этот красивый мужчина в дорогих вещах занимался чем-то подобным, хотя подслушанный мной телефонный разговор в офисе утверждает об обратном. Сергей тоже говорил, что Тихонов — человек с серьезным прошлым. Имеет ли это для меня значение? Кажется, никакого.
— У вас было непростое детство? — осмелев, спрашиваю я.
— Детство у меня было, как у всех — ни хуже и не лучше. Главные проблемы начинаются, когда дети взрослеют. Своим родителям я проблем принес предостаточно.
— Уверена, что сейчас они вами гордятся.
Никак не прокомментировав мою пылкую ремарку, Борис Александрович вытирает пот со лба и снова берется за ключ.
— Чуть правее посвети.
Я послушно направляю свет телефонного фонарика, куда он просит, и вновь принимаюсь изучать его татуировки. В этот момент я ничуть не жалею, что уехала от Сергея, не жалею, что мы пробили колесо и что от испуга я, должно быть, потеряла пару лет своей жизни. Я и Ленин отец находимся вдвоем под открытым небом, на моей щеке все еще теплится след его прикосновения, а в ушах звучит ласковое слово, которым он называет меня уже не в первый раз. Малыш... Для меня это детское прозвище не имеет отношения к возрасту, а говорит о его особенном отношении. Ну, или же я просто выдаю желаемое за действительное.
— Не имей привычки идеализировать людей, Сона, — вдруг говорит Борис Александрович, откручивая последнюю гайку. — Поможет избежать разочарований в будущем.
— Я и не имею такой привычки, — едва ворочая языком, отвечаю я, пораженная фактом, что мы, пожалуй, впервые в жизни ведем диалог на равных. — Я стараюсь принимать людей такими, какие они есть, полагаясь на собственную интуицию.
— Не похоже. — Усмехнувшись, он дважды ударяет ботинком по колесу и, выдернув его из подкрылка, легко кладет на землю. — Разве интуиция не подсказала тебе бежать в тот момент, как ты послушала мой разговор в офисе?
— Ночью вы спасли меня от последствий ночного кошмара, — возражаю я. — А еще вы прекрасный отец для Лены. Я знаю, что вы хороший человек. И пожалуйста, не пытайтесь убедить меня в обратном. Мне все же восемнадцать лет, а не двенадцать.
— Да, я вижу, — Борис Александрович кивает, и мне чудится улыбка в его голосе. — Совсем взрослая. Стой здесь и продолжай светить.
Я машинально прижимаюсь к дверям машины, когда он проходит мимо, чтобы открыть багажник. Что он имел в виду, говоря, что я совсем взрослая? Уж не то ли, что это по моей вине мы торчим на трассе посреди ночи?
Я досадливо кусаю губу. От неожиданности нашей встречи я напрочь забыла о собственном ультиматуме. Хорошо же я выгляжу в глазах Лениного отца сейчас. Настояла на том, чтобы остаться с ночевой с Сергеем, а в итоге сама же и дала заднюю.
— Мне жаль, что по моей вине вам пришлось ехать по трассе ночью и менять колесо, — еле слышно приношу свои запоздалые извинения. — Стоило вас послушать и не лезть на рожон.
Борис Александрович отвечает не сразу, а лишь после того, как закрепляет запасное колесо.
— Было бы гораздо хуже, если бы ты из упрямства не позвонила. А то
