Юля протерла запотевшее зеркало и уставилась на собственное отражение. Удивлялась тому, насколько пустой и безжизненный у нее взгляд, в то время как внутри, за грудиной, до болезненного сокращения мышц вибрирует четкое осознание: он не придет. Он сегодня не придет. Ни сегодня, ни завтра. У любого человека есть предел прочности, и они с Богданом его достигли. Его предела. Она не заметила. Не поняла. И черт его знает, как он держался столько времени, пока она что-то изображала. Изображала ведь. Борьбу с собой, дурацкие попытки разобраться, упорядочить. Как можно упорядочить что-то настолько большое, что оно заполняет собой весь мир? Богдана Моджеевского как можно упорядочить? Он всегда появляется в ее жизни как стихия, но на самом деле никогда из нее не уходит. Лишь замирает в стороне и ждет. Потому что чувствует, что подходит предел. Они никогда не заглядывали за него. А сейчас оказались уже у самого края. Что там? Такая же пустота, как в ее глазах? Пустыня. Пустошь. Инопланетный пейзаж.
Он не придет, потому что пора уже ей прийти. Ведь она, наверное, тоже что-то большое. Для него. Глупо считать, что это все действительно лишь в ее случае. Она так привыкла не отсвечивать возле звезды и прятаться в тени, что даже не поняла, что она тоже — что-то большое. Она — большое. Значимое. Яркое. Стихийное бедствие для Богдана. И еще неизвестно, кто на чью голову и когда свалился.
И ни к чему тут культивировать посыпание головы пеплом. Уже все случилось. Но только от нее зависит, как и где она проведет и эту ночь, и всю жизнь. Что зависело от него — произошло. У них сын. Впервые Юля осознавала это так ясно. Впервые безоговорочно признавала — она родила сына от Богдана Моджеевского. И не жалеет. Он отец. Он хочет быть его отцом. Он хотел даже тогда, когда еще не знал, когда она не знала.
Юля медленно облизнула влажные губы и приблизила лицо к отражению еще ближе. Почти вплотную. И с изумлением наблюдала, как пылают щеки и как в глазах, будто в крошечных кратерах ее инопланетной пустоши, начинают вспыхивать искры. Красиво. Это просто безумно красиво. И такая — она настоящая.
— Ну виновата, — хохотнула Юля и не узнала свой собственный голос. — Виновата. Дальше что?
Сколько можно казниться и маяться?
Потом все было очень быстро.
Она вернулась в комнату. Высушила волосы. Достала белье — новое, то самое, которое покупала всего-то пару дней назад. Расправила почти невесомый, прозрачный комплект пепельно-голубого цвета на постели, похвалив себя за несанкционированную стирку посреди ночи после ухода Богдана. И улыбнулась, подумав, что у нее совершенно нет никакого стыда — покупать такие вещи. И более того — надевать их на себя. Но штука в том, что ей он шел. И думала она не о том, чтобы в нем реально ходить по улицам. У него было одно-единственное назначение — быть снятым.
Потом она, не позволяя себе сомневаться, оделась, торопливо натянула жемчужное платье из тоненького воздушного мохера. Чулки. Каблуки. Пальто. Волосы оставила распущенными. И Андрюху прихватила под мышку — конечно, тоже предварительно его облачив. Прямо в пижаме в теплый комбинезон.
Первый этап получился коротким. До соседнего подъезда и на третий этаж. Чтобы там уверенно позвонить в дверь. Та открылась довольно быстро, и на пороге возник Андрей Никитич.
— Привет, — удивленно сказал он. — Каким ветром занесло?
— Юго-западным, — сдержанно сообщила Юлька. — Помощь нужна.
— Проходи, — отец отошел в сторону, освобождая проход в квартиру.
— Нет, — мотнула она головой. — Я спешу. Можно вам Царевича подкинуть?
И она кивнула на ребенка, все еще зажатого у нее под мышкой и весело машущего деду ладошкой.
— Можно и подкинуть, — согласился Малич, подхватывая внука на руки, и на всякий случай уточнил: — Все нормально?
— Я не знаю, пап, — честно ответила Юлька и очень глупо улыбалась.
— Ясно, — закатил он глаза и махнул рукой. — Иди уже, но надолго не пропадай.
— Как получится. Если меня сейчас замуж не возьмут, приеду быстро. Если возьмут, то завтра уже.
И сделав вид, что не заметила в очередной раз мелькнувшего на отцовском лице изумления, быстро чмокнула в щеку сначала его, потом Андрюшку.
Не прощаясь, побежала вниз по лестнице, на ходу открывая приложение службы извоза.
Второй этап.
Место назначения: Южный, улица Абрикосовая, 22. Подать к Молодежной, 7. Связываемся с водителем. Время ожидания пять минут. Эти пять минут она пританцовывала у калитки — поднялся страшный ветер. Холодно-холодно. И страшно-страшно.
«Надо сказать Андрею, что ты его папа».
«Даже меня бесит, как он зовет тебя дядя Бодя».
«Приходил Ярославцев, хочет помириться».
«Я надеюсь, ты не забыл про мой день рождения?»
«Разведи меня с ним, пожалуйста, поскорее».
Мысли не задерживались. Их сносило порывами. Потоками воздуха, бившего в лицо.
И потом, когда она уже сидела в темном салоне автомобиля с логотипом фирмы такси, смотрела прямо перед собой, на освещаемую фарами дорогу, и пыталась не раздражаться от того, что из магнитолы воет тупая отечественная попсня, мысли продолжали мелькать в голове самопроизвольно. Независимо от нее. Поводы. Причины. О чем и как говорить. Надо ли говорить. Потому что если только осознать, что она едет к Богдану — сама едет, потому что ей так хочется — то все, на этом выдержка отказывает. Накрывает паника. Так долго сопротивлялась, что теперь, когда готова к максималкам, срывает тормоза и сносит крышу.
Ветром.
Ветром, беснующимся по всему побережью. В дачном поселке — тоже, еще сильнее.
Она выскочила из машины. Глупо подумала, что не стоит пока отпускать водителя — вдруг тем же макаром придется ехать обратно. Но почему-то не попросила подождать. Пошла к воротам, ярко выделяющимся под уличным фонарем. За ее спиной по дороге зашуршали шины.
Юля затаила дыхание и вдавила кнопку звонка. Еще рывок, ответом на который послужил громкий щелчок замка. Она заставила себя ровно выдохнуть и, толкнув калитку, вошла во двор. Во дворе тоже был свет — шел от веранды, вокруг которой установлены светильники. И Юля брела к этому свету из своего мрака по дорожке, ровной и качественно выложенной плиткой, почти не глядя под ноги и больше уже не чувствуя холода. И, наверное, даже страха уже не ощущая.
Богдан встречал ее на крыльце. Сунув руки в карманы спортивок, он облокотился на широкие перила веранды, дверь на которую была широко распахнута и через нее лился яркий домашний свет.
Все ярче. Вокруг все становилось ярче. Юлька и не знала, что ночью может быть так светло.
Она остановилась у самых ступенек и долгим взглядом оглядела всю его стройную высокую фигуру.
Потом сказала:
— Привет. Можно к тебе?
— Привет, — настороженно ответил он и кивнул на дверь. — Проходи.
Юля взбежала по лестнице. На краткую секунду задержалась наверху, возле него. Почти вплотную. Достаточно, чтобы слышать, как он пахнет, чувствовать исходящее от него тепло. И эту настороженность чувствовать тоже, как ни горько сознавать, что она сама тому причина. Потом она проскользнула внутрь и оказалась в прихожей, знакомой ей с тех пор, когда Женя еще только родила Лизку, и сама Юля в то далекое лето проводила тут каникулы. А Бодя уехал в Лондон, и она была уверена, что они никогда больше уже не встретятся.
Юля скинула туфли и быстро задержалась взглядом на вешалке и обувных полках, отмечая про себя, что ничего женского тут нет.
— Ты один? — все-таки спросила она.
— А по-твоему, я каждый день закатываю вечеринки? — Богдан почесал нос, пряча улыбку. Прошел за ней следом и прикрыл дверь.
— Нет, конечно… Но был период, когда мне так казалось, — просто ответила Юля, стягивая пальто. — У тебя была очень… активная страница в Инсте.
— У тебя тоже, — он взял у нее верхнюю одежду, повесил в шкаф и вынул из тумбочки огромные плюшевые тапки в виде панд. Юлька несколько секунд внимательно их разглядывала, отмечая про себя, что совсем не представляет себе Алину в чем-то подобном. И усмехнулась:
