И всё же не сдерживаюсь, сделав от силы пару шагов, бросаю торопливый взгляд вихсторону. Антон под руку ведёт прихрамывающую девушку к машине, открывает переднюю дверцу и, пока она садится, поднимает глаза, пристально вглядываясь прямо в то место, что ещё минуту назад служило мне укрытием. Я смотрю в его лицо всего мгновение, не дольше чем на щеке тает едва упавшая снежинка, но успеваю полюбоваться волевым профилем и тем, как ему идёт щетина. Бес уже не пацан, он молодой уверенный в себе мужчина. Опасный, недосягаемый и чужой.
Чужой.
Вздрогнув, отворачиваюсь и торопливо теряюсь в толпе. Вдогонку накатывает какая-то устрашающая бесчувственность, кратковременное последствие шока, но я ей даже рада. Довольно часто я позволяла себе фантазировать – каков он с ней? И непременно тешила себя мыслью, что Бес не изменяет своей привычной загадочной отстранённости, а порой представляла его несносным и грубым. Так было немного легче. Глупышка, это со мной он был таким, а для Ольги он нежный и заботливый. За неё порвать готов, меня же при встрече даже не удосужился спросить, всё ли у меня в порядке? Чем живу? Или, на крайний случай – с кем? Почему так?
Потому что ему было всё равно, – колет в самое сердце собственный ответ. Получается, Бес пригласил меня к себе из жалости или по старой дружбе, а наутро и сам был не рад. Обидно так...
Смахиваю рукавом жалкие, никому не нужные слёзы и стремительно, чуть ли не бегом иду по заснеженным улицам, автоматически огибая прохожих. Обычная девушка, такая же, как десятки вокруг, только в груди, под блузой решето. Но эта тайна лишь моя.
Поднявшись на восьмой этаж, на ощупь отпираю дверь. Кто-то опять выкрутил лампочку, и так каждый месяц, если не чаще. А с виду приличный район, без хулиганов. Как обманчива всё-таки видимость. Шанс предсказуемо дожидается за порогом, нетерпеливо виляя скрученным в баранку хвостом, блестит умоляюще выпученными глазами. Столько надежды в них, не проигнорируешь, придётся быть сильной до конца. Что ж, сделаем и это. Целых полтора часа бездумно гуляем дворами, пока обессиленный, дрожащий, как осина мопс не начинает сердито скулить. А я даже холода не чувствую.
– Прости, мой хороший, – сгибаюсь уже стоя у своей двери, чтоб рассеяно почесать ему голову. Шанс вырывается, скулит тревожно, лапками короткими дверь скребёт. – Потерпи, дружок, знаю, что голодный.
Одеревеневшей рукой пытаюсь попасть ключом в замочную скважину. Всё мимо как-то, нервно, на пределе. Чертыхаюсь, тщетно повторяя попытку – снова ничего.
– Давай сюда, помогу.
Резко поворачиваю голову на звук, и ключи выскальзывают из непослушных рук, со стуком ударяясь о носок сапога. Неподалёку, в тёмном углу затяжкой загорается огонёк сигареты и неспешно приближается, обрастая высоким мужским силуэтом. В то время, пока я стою истуканом, освещая парня тусклым светом телефона, он подбирает ключи, чтоб сноровисто отперев дверь, засунуть их к себе в карман.
Шанс, как и моя удача, едва почуяв возможность смыться, тут же исчезает. Кидается внутрь, резко выдёргивая поводок из моих заледеневших пальцев. Пшик и нету.
– Я смотрю, ты сегодня одна, – усмехается Митя, щелчком отправляя окурок в сторону. – А я чертовскиголоден. Какое совпадение.
И по-хорошему нужно кричать, как-то выкручиваться, что-то делать, а нет осознания, что это происходит со мною. Умом понимаю, что клетка захлопывается, что подонок, затолкнув меня в квартиру, тщательно запирает за нами дверь, но сил противиться нет никаких, да и смысла мало. Усталость накатывает угрюмая, неподъемная, сковывая тело глубоким безразличием.
Он не спешит, знает, что никуда не денусь. Сам меня разувает, разматывает толстый шарф, расстёгивает пальто, неторопливо гладит спину, через ткань блузы, а у меня от рук его ледяных кожа немеет. Я дергаюсь, когда Митя чуть надавливает на подбородок, заставляя разомкнуть линию губ, пытаюсь увернуться, но он лишь сильнее вжимает в стену прихожей. Сверлит вызывающе глазами своими тёмно-карими, наглыми. Улыбается дерзко и следом губ моих касается губами, твёрдыми, неожиданно прохладными, и я вдруг нехотя отвечаю. Никакой нежности в этом поцелуе, никакой любви, только Митин дикий, необузданный животный голод. Я не хочу всей этой грубой ласки, не млею от жёстких объятий, но его остужающий холод замораживает шипящее пламя обиды и ревности. Мне кажется, если я и дальше продолжу гореть, то просто рассыплюсь на угольки. Ни один мужчина этого не стоит. Даже Бес.
– Чёта быстро крепость пала...
Митю моя неожиданная релаксация удивляет, если не сказать разочаровывает. Он криков моих ждал, молитв о пощаде, эмоций, на деле же получил бесчувственную куклу. Теперь он пальцами до синяков сжимает, бесится, а я в ответ улыбаюсь криво, и волосы его пшеничные ерошу.
– Что, сволочь, в мечтах всё было несколько иначе, да?
– Чокнутая, – бормочет Митя, хватая за талию и приподнимает, закидывая мои ноги себе на бёдра. – Два сапога пара, что ты, что урод этот твой.
– Этому уроду, в отличие от тебя, не нужно брать меня силой.
– Плевать, – ухмыляется он, занося меня в спальню и не выпуская из рук, заваливает на старенькую кровать с панцирной сеткой, скрипучий "привет" из советской эпохи.
Мне стоит немалых усилий расслабить сведённые паникой мышцы. Протест и возмущение ураганом кружат под рёбрами. Совсем не его губ жаждет моя плоть и дело тут даже не в принуждении. Окажись любой другой на его месте, было бы то же самое. Любой, кроме Беса. Но у Беса есть Ольга, а у меня никого, только грубый холод Митиных рук.
А тот не теряется, не даёт передышки, пыхтит на ухо, не без усилий задирая узкую юбку-карандаш, другой же рукой возится с пряжкой своего ремня и расстёгивает ширинку джинсов. Ещё пара секунд у него ходит на то, чтобы с рыком стянуть с меня трусики. Животное. Как там говорят: "Если насилия не избежать – расслабься и получай удовольствие"? Бред полнейший. Я стараюсь, видит Бог, стараюсь, даже провожу ладонью по его худощавой груди. Ноль эмоций, только отвращение. Зато меня вдруг пробирает тихий, болезненный смех с всхлипами и слезами в уголках глаз: эта тварь даже раздеваться до конца не собирается, свитер с себя стягивает и всё, так и нависает в приспущенных джинсах.
– Смешно? – Митя медленно ложится сверху, опираясь на согнутые в локтях руки, и смотрит полным злобы, застывшим взглядом. – Мне тоже было смешно, когда он припёрся за тебя просить. А знаешь, чего я попросил взамен? Знаешь, я спрашиваю?
Меня чуть ли не подбрасывает от его безумного тона, и сердце камнем срывается вниз, путается в потяжелевших от страха кишках, выступая холодной испариной на коже. Поняв, что он не станет долго ждать ответа, часто мотаю головой. Откуда мне знать? Я же тогда Мите поверила. Ему, не Антону.
– Я поставил ублюдка на колени, – торжественно выдыхает в лицо, резко, одним движением врываясь в моё тело. – Сам Бес, который клал на всех, стоял передо мной на коленях! А я смотрел ему в глаза и представлял, как буду тебя драть, пока ты голос не сорвёшь от криков. Потому что нечего меня пугать... нос он мне сломает, если трону. Ха-ха... Я уже видел, как выпущусь из дыры той, и первым делом навещу его, фотки покажу, как исправно о тебезаботился. Ты, мышь, ты всё запорола. Такая же, как и он, принципиальная и правильная, а мы все вокруг отбросы были. Даже сейчас, лёжа подо мной, зубы сжимаешь и гордую из себя корчишь. Жаль Бесу теперь плевать, кто тебя шпилит, он свадьбой занят. Но ничего, он своё получил, а тебя я ещё научу уважению. Будешь обслуживать меня по первому щелчку, и только пискни кому-то, попробуй, я бабку к жмурику вашему последнему прямиком на могилку отведу. Покажу плоды твоих делишек. Я всегда получаю своё. Всегда.
Хочется плюнуть ему в лицо, но я даже глаз открыть толком не могу – о них то и дело ударяется Митин тяжёлый нательный крестик. Мне остаётся лишь раздирать ему спину, корчась от боли причиняемой его эгоистичными, намеренно грубыми толчками. А он всё говорит и говорит, будто не может остановиться и собственный бредовый монолог ещё сильнее будоражит его больную фантазию. Коричневая полированная спинка кровати ритмично стукается о стену, перекрывая мои глухие всхлипы и его отрывистые, всё более бессвязные фразы. Кажется, ещё немного и, если он не прекратит меня мучить, я потеряю сознание, но этого, увы, не происходит, а Митя только распаляется, выделывая с моим телом всё более унизительные вещи. Неутомимый, бесчувственный робот, питаемый желанием самоутвердиться.
