К рассвету, когда этот изувер удовлетворённо прикуривает, скрещивая длинные ноги на моей покрытой синяками от своих пальцев пояснице, во мне больше не остаётся ни обиды, ни ревности, ни даже мыслей о Бесе. Только пустота.
– Эй, Мышь, ты б хоть шевельнулась что ли, – Митя, согнув ногу, тычет ступней мне в бок. – Хорош трупом валяться, кайфанула и хватит, очухивайся, давай.
– Было бы от чего кайфовать, – огрызаюсь хрипло и следом откашливаюсь, голос пропал напрочь.
Белобрысая тварь, затягиваясь, лишь хмыкает. Похоже, его самоуверенность действительно не знает границ. Я же, нащупав края сбитой в углу кровати простыни, тяну её к груди и грубо сбрасываю с себя Митины ноги. Вся наша одежда к этому времени валяется где-то на полу, а копаться в ней под его насмешливым взглядом не хочется, поэтому, не мудрствуя, оборачиваюсь в белую, накрахмаленную ткань.
Уже садясь на край кровати, отвлекаюсь на движение сбоку – моё отражение на лакированной поверхности старого шкафа, и горько усмехаюсь. Выгляжу как гусеница в шёлковом коконе. Гусеница, которая знает, что даже став бабочкой ей никогда уже не познать свободы. На перебитых крыльях далеко не улетишь.
– Куда намылилась? – Митя лениво приподнимает бровь, заметив, что я собираюсь встать.
– В душ, хочу смыть с себя твою грязь, – шепчу не глядя.
– Даже так? – схватив за локоть, он резко тянет меня назад, приближая вплотную, и выдыхает в лицо густое облако едкого дыма. – Привыкай, мышка, теперь я буду частым гостем.
Глава 20
Антон
Устало оперевшись затылком о подголовник, смотрю, как снег белым саваном засыпает лобовое стекло. Рядом мерно дышит задремавшая в дороге Оля. Давно пора разбудить её, подняться в квартиру, но апатия свинцовой тяжестью наливает затёкшее тело. Мне бы сперва разобраться какого чёрта я творю со своей налаженной жизнью. Понять, в какой момент она скатилась в этот бездарный балаган, замешанный на глухом раздражении и грызущем чувстве вины перед Кирой и Олей.
Чёрт, насколько же проще мне жилось всего пару месяцев назад. Любимая работа, безбашенный отдых с друзьями, жаркие встречи с Олькой пару раз в неделю. Подумаешь изредка нудела, что уже тридцатник стукнул, а она ещё не замужем. Я-то тут причём? Да, нам было хорошо в постели, но брак – это явный перебор. Я её баловал, обеспечивал, за семь лет даже ни разу не изменил, так зачем упрекать меня в нежелании бесить друг друга, видясь каждый день в одной квартире? Один раз высказался, а она в слёзы: "люблю" и всё такое. Всегда так, пытаешься с человеком быть честным, а он жестокостью укоряет. Будто я виноват, что мне на неё плевать, ровно как и на всех остальных.
Вру, как оказалось не на всех, девочка-то моя взрослой стала. Я на Ольку смотрю, а перед глазами губы Кирины дурманом сладким по коже скользят, и жаром опаляет от воспоминаний тягучих. Всё время думаю, как поступил с ней по-скотски, зря девчонка на ласки мои повелась. Знала бы, как всё обернётся – бежала бы от меня, куда глаза глядят, а теперь уже поздно. В этот раз весь город вверх дном перерою, но найду её. Я, наверное, и вправду псих, раз в моём положении на что-то надеюсь. Без пары дней чужой муж, она меня и слушать не станет.
Не волнует, заставлю.
Засела в голове – ничем не вытравить, душу она мне там, на крыше наизнанку вывернула. Весь мой мир, все мысли сузила до одного единственного человека. Теперь хожу как неприкаянный, кидаюсь вслед прохожим, мышонок мой пугливый в каждой второй мерещится.
Ступил я, конечно, капитально, сначала сам набросился, а взяв своё, наутро выставил. Я не хотел выгонять Киру. Собирался честно признаться в том, что влип по уши, что при всёй тупиковости положения быть с ней хочу, хотя просить о подобном – низко, а потом узнал в ней Майю ненавистную и накрыло. Побоялся снова начудить, причинить ей боль, и поступил как последний выродок. Да уж, я действительно тем утром был не в адеквате.
Сперва Олю чёрт дернул заявиться без предупреждения. Помня её ревнивый характер, меня как током проняло – знал, что на Киру коршуном накинется, и ведь не вырубишь, женщина всё-таки, вот и ляпнул сдуру про сестру. И Кира слушать ничего не захотела, спящей прикинулась, будто я не видел, как замирала, когда близко подходил. Ещё подумал тогда: ладно, пусть полежит, успокоится, утром поговорим. А потом позвонила Оля и пошло-поехало. Зря доверился ей, идиот. Как она Кире, пока я полудохлый лежал ерунды всякой наплела, так и мне о противозачаточных своих лапши навешала. Не пила она их и, как итог, я скоро стану папой. А мне без Киры жизнь не в радость, ломает всего, как в мясорубке. И ребёнка этого жуть как хочу. Прижала меня Олька крепче некуда.
– Скотство! – срываюсь на тихий рык, сминая пальцами нераспечатанную пачку сигарет. Держать себя в руках с каждым днём удается всё хуже. Оле грублю по-чёрному, потом себя же ругаю, ей нервничать нельзя, малыш не виноват, что мать у него стерва бесючая. А она как власть свою почувствовала, нарывается не по-детски, всё в рамки какие-то загнать норовит: туда не ходи, то не делай, как собачонкой комнатной помыкать пытается, вот и выслушивает. Потом вспомню, что человечек у неё под сердцем, ругаю себя словами последними, и хожу на цыпочках, грехи замаливаю.
– Земля, Земля – я Юпитер, приём, – щёлкает перед моим носом Оля, умножая едва сдерживаемое раздражение до небывалых вершин. – Ты уже пять минут в одну точку смотришь. Завис? У меня, между прочим, нога из-за той дуры болит, нет бы домой отнести и массаж сделать.
– Внимательней быть надо, – рычу, выходя из авто и со всей дури громко захлопываю свою дверцу. Но, глотнув свежего воздуха, послушно обхожу машину и поднимаю свою оскорблённую невесту на руки. Опять я перегибаю. Когда перед торговым центром её чуть не сбили с ног, у меня перед глазами потемнело всё, так перепугался. Обнимал ее, а самому дышать больно от ужаса, потому что если моим ребёнком что-то случится, я себе не прощу.
Несу её, праздным бабулькам на потеху, и тихо радуюсь, что живу на втором. Воротит уже от духов её приторных, а ещё больше от пальцев цепких, лезущих за шиворот.
– Всё, домой, принёс, а массаж сама уж как-нибудь, у меня дела срочные, нужно бумаги проверить.
Смешно даже становится, с каких это пор ложь вошла у нас в привычку? Никаких дел у меня нет, просто от перспективы выслушивать весь вечер её претензии, охота поехать к Саньку и накидаться с ним до синих вертолётов. А нельзя, вдруг ей плохо станет?
– Антош, – шепчет Оля, поглаживая мне спину, пока я вешаю на плечики её новую шубу, – Ты весь как пружина натянутая, давай я тебе массаж сделаю? Увидишь, легче станет.
Знаю я её массаж, четвёртый месяц в постель затащить пытается, идея фикс прям какая-то. Никогда раньше за Олей такой прыти не замечал, обычно я её всегда искушал. "Так обычно ты её по четыре месяца и не динамил", ехидно встревает внутренний голос, и здесь я вынужден согласиться, после Киры мысль с кем-либо переспать вызывает непонятную ярость, а причин идти наперекор себе я не вижу. Оля, между тем вовсю стягивает с меня свитер, покрывая жаркими поцелуями затылок и шею. Не так давно я бы уже нёс её в спальню, а теперь передёргиваю плечами, прогоняя невнятное раздражение. Обида штука такая, ненавижу, когда мне лгут и пытаются манипулировать, а потом как ни в чём не бывало лезут в душу, вместо того, чтоб подумать над своими проступками и лишний раз не мелькать перед глазами. Думаю, причина равнодушия именно в этом, не начались же у меня проблемы в неполных двадцать шесть. Так не бывает, чтоб сегодня помешательство на крыше, а завтра – как отрезало.
– Оль, у нас есть дела поважнее, не забыла? – с улыбкой беру с тумбочки бумажный пакет, в котором лежит увесистый фотоальбом. Собственно за ним мы в центр и ездили, Оля сегодня на УЗИ ходила, первую фотографию малыша принесла.
–У тебя все дела важнее, – капризничает Оля, но плетётся за мной и присев рядом на диван, принимается умело разминать напряжённые плечи. Я же всматриваюсь в фотографию, пытаясь разобрать хоть что-то в запечатленной на ней мешанине. Признав, что с фантазией у меня не сложилось, прикрываю глаза – массаж начинает казаться не такой уж и плохой идеей. Если бы не Олин голосок:
