или кашель, или медсестры. Вот опять… снова что-то делают. В этот раз ставят капельницу.
Потом приходит мой глазной хирург, Петр Семенович.
— Ох, Яна, Яна…
Никогда не видела его лица. Открываю глаза. Оно размыто, но отличается от остальных лиц. Его лицо-пятно — темное снизу. Бородка?
— Я ослепну? — вяло ворочаю языком.
— Пока что я бы не ставил вопрос так, — уклончиво обнадеживает он.
Мне так плохо, что даже не страшно.
— Вы скажете что-то конкретное или нет?! — слышу голос отца за дверью палаты.
— Иван Васильевич, мы делаем все необходимое. Да — ситуация нехорошая. Но пока что не будем паниковать. Вам же объясняли, что глаза надо беречь, что переохлаждения недопустимы. Любая инфекция стимулирует иммунитет. Слишком активный иммунитет может спровоцировать отторжение…
— Да мне-то что Вы объясняете?!
— Пока что мы имеем бактериальный конъюнктивит. Это плохо, но не катастрофа.
Потом отец говорит еще с какими-то врачами. Уже не по поводу глаз. У меня какая-то там ангина. Я проваливаюсь в болезненный сон. Но меня опять будят и будят…
В определенный момент мне становится легче. Просыпаюсь в тишине. Жара нет, но чувствую слабость. Присаживаюсь, спуская ноги с кровати. Осторожно приоткрываю глаза. Рефлекторно прищуриваюсь, чтобы сфокусировать взгляд. Окна закрыты чем-то белым, наверное, жалюзи. Рассматриваю свои руки. Они кажутся мне слишком большими и расплывчатыми. Глаза не зудят и не болят.
Закрываю их, чтобы сориентироваться — где ванная комната. Ориентироваться с помощью зрения и по тактильной памяти, оказывается, мешает друг другу. И мне пока проще пользоваться привычным методом, а не надеяться на весьма сомнительное видение пространства.
Не знаю можно ли мне умывать глаза водой из крана. И, почистив зубы, решаю не рисковать.
— Яна!
— Я здесь, — придерживаясь за стену, выхожу из душевой.
Петр Семенович проводит еще один осмотр.
— Поздравляю! Твои глаза выжили. Но больше такого будь любезна не допускать.
Такого я больше точно не допущу. Отмахиваюсь от ноющего болючего чувства в груди. Я решила не думать об этом, не вспоминать, не возвращаться в эту ситуацию. В эту школу. В этого человека. Не хочу!
Я вижу, это главное. Но почему так плохо?!
— Я почти ничего не вижу. Только свет, и все остальное — как пятна.
— Это уже не сетчатка, это — глазные мышцы. Тебе предстоит долгая реабилитация. Идеального зрения, мы добьемся вряд ли. Но огромное количество людей ходит в линзах и живет полноценно.
— А можно мне тогда линзы?
— Нет. Пока, только очки.
Достает чемоданчик. Он выглядит как темный овал для меня. Но по щелчку, и тому, как он открывается, я достраиваю картинку. Достает мне очки. Линзы бликуют от света.
— Три диоптрии. Выше пока нельзя.
Надеваю. Пятна на его лице превращаются в чуть размытые глаза, я различаю черты лица. Но все, что дальше метра я вижу все также размыто.
— Здравствуйте. Приятно Вас видеть, вынужденно натягиваю улыбку.
— А мне как приятно, что ты видишь!
Он дает мне еще несколько ценных указаний. Уходит.
Разглядываю снова руки, стоящую рядом стойку от капельницы, свой телефон. Там тьма пропущенных от Аси и Риты. Буквы кажутся мне незнакомыми. Как ужаленная поспешно кладу его обратно на тумбочку. Ужаленная куда-то в солнечное сплетение. Там камень. Он не растворяется.
Ася и Рита здесь не причем. Но я не хочу касаться никак Шагалова. А они — это словно тоже немного он.
Снимаю очки, ложусь лицом к стене. Нет сил радоваться зрению. Мой камень внутри тяжелеет. Я блокирую все мысли о том, из-за чего.
— Яна?
Голос отца. С ним тоже нет желания общаться. Ни с кем не хочу. Хочу снотворное. Мне давали, я знаю. Не могла спать в первые дни.
— Ты не хочешь мне рассказать, что произошло?
— Нет, не хочу.
— Тебя кто-то обидел?
— Нет.
— С кем ты ушла?
— Я одна ушла.
Сжимаюсь, вспоминая прикосновения Макса. Противно. Нет… Нет… Не хочу. Усилием воли вырываю себя оттуда.
— Это неправда! — злится отец.
— Я сама ушла.
— Он тебя трогал?
— Никто не трогал?
— Почему он тебя бросил?
— Никто не бросал, сама ушла.
— Яна!!!
— У меня все нормально, — вяло настаиваю я на своем.
— Врачи сказали, ты можешь поехать домой. Медик будет приезжать пару раз в день.
— Хорошо.
— Мне дозвонилась твоя подруга. Через своего деда. Рита.
— Передай ей привет.
— Хочет с тобой пообщаться.
— Я не буду ни с кем общаться.
Слышу, как отец меряет шагами палату.
— Хорошо. Через неделю… — многозначительно и пытливо. — Ты сможешь вернуться в школу.
— Забери мои документы. Я туда не вернусь. Я хочу домашнее обучение.
Тишина.
— Да что у тебя случилось?! — взрывается отец. — Кто посмел?!
— Не понимаю, о чем ты, пап. Я в порядке. Я хочу домой.
Как выглядит дом, я помню уже плохо. Но даже не разглядываю детали. Единственное, что мне хочется — отвернуться к стене, чтобы меня оставили в покое. Я обесточена. Мне пусто.
— Яна, иди покушай, — через пару часов зовет отец. — Я приготовил жаркое. Сам.
Сам — это большая редкость. Обычно ему всегда некогда, и он заказывает нам еду.
— Классно. Попозже. Я не голодна пока.
Желудок отказывается просить еду.
— Включить тебе какой-нибудь зрелищный фильм на плазме?
— Нет… Потом.
Я сплю. Валяюсь в полудреме без единой мысли. День, второй… В какой-то момент отца срывает. Он берет мой телефон.
— Распароль мне.
— Нет, это мой телефон.
— Значит, мне распаролят его спецы!
— Только посмей, я уйду из твоего дома, — безэмоционально бормочу я, обнимая подушку.
— Ты хочешь, чтобы я там расследование устроил?! — рычит он гневно. — Так я устрою! Меня винишь в этом?!
— В чем, пап?
— В том, что осталась одна там? Что я зарубил тебе свиту в лице твоего Шагалова!
— О, нет, — усмехаюсь я невесело. — Не парься пап. Ничего не было. Я просто потерялась.
— Ты плакала! Рыдала!
— Привет Мише, — злюсь я.
— Просто, мать твою, расскажи мне! — встряхивает меня за плечи. — Что там случилось?!
— Разочарование там случилось. И все! Успокойся.
— В ком?!
— В себе, — пожимаю плечами.
Что-то летит на пол, папа бесится. И — да! Мне и ему тоже хочется врезать, всем хочется. Всем до одного. Я скорпион, на которого наступили, мне хочется вслепую лупить жалом в разные стороны и зацепить всех и каждого. Но это неправильно. Я ищу в себе силы, чтобы не делать так. Но про Шагалова не расскажу. Мне стремно…
— Оксана, — вдруг неожиданно.
Разворачиваюсь, натягивая очки, лежащие на подушке. Он первый раз звонит маме, с момента их ссоры и развода. Прищуриваюсь, вглядываясь в его лицо. А папа поседел…
— Ты должна приехать, —
