своей семье, но далеко не всё. Она уделяет большое внимание своей бабушке-писательнице, делится успехами брата, не акцентирует внимание на матери и много и интересно повествует о жизни умершего отца. Я не знал, что он был телеведущим новостей, а до этого журналистом. Не знал, что он был так молод, когда у него появились дети. Я тупо не верил в успешность профессиональной деятельности, если жениться сразу по окончании школы. Как можно сосредоточится на учёбе в колледже, если дома ждут те, о ком ты обязан заботиться?
Но, выходит, существуют такие уникумы.
Впрочем, единичный случай — не правило.
Далее мать, разумеется, рассказывает обо мне. Избегая первых двенадцать лет моей жизни, конечно же. В основном, она говорит о том, как легко мне всегда давалась учёба, что я мог часами не выходить из своей комнаты, делая домашнее задание или какой-нибудь школьный проект. Вспоминает, как я заинтересовался мотоциклами, как она переживала о моей безопасности, как боялась сообщений на работе о том, что в случившейся аварии пострадал именно её сын.
Я ей не мешал.
Всё это время я наблюдал за Лейн.
За её искренней реакцией: будь то улыбка умиления, широко распахнутые от страха глаза, кивки, означающие согласие или звонкий смех. Но больше всего мне приносило удовольствие её смущение, когда она чувствовала на себе мой пристальный взгляд.
В такие моменты мне до одури хотелось, чтобы в комнате мы были одни.
Потому меня самого поражает степень силы того облегчения, что я ощущаю, когда мать поднимается из-за стола, завершая обед.
Я тоже поднимаюсь:
— Мы с Бонни будем в моей комнате.
— Я... — спохватывается Львёнок. — Я помогу твоей маме с посудой, ладно?
— О, спасибо, Бонни, но это не обязательно, — заверяет её мама, пока я озадаченно хмурюсь.
Боится остаться со мной наедине?
Лейн подхватывает тарелки, несёт их к раковине, что-то говорит моей маме, и та смеётся, кивая. Я облокачиваюсь на спинку стула и некоторое время с интересом наблюдаю за ними. Мама выглядит довольной и расслабленной, что бывает достаточно редко. Она с улыбкой на губах щебечет о чём-то с девчонкой, которая, очевидно, умеет расположить к себе кого угодно.
Она и правда, как лучик солнца в жизни каждого, кого встретит на своём пути.
Ощущение наполненности, жизни и радости — не частый гость на этой кухне.
Я снова ловлю себя на мысли о том, что существование в этом мире может быть приятным.
Когда с посудой покончено, мы с моим Львёнком, наконец, поднимаемся в мою комнату.
Бонни осторожно проходит вперёд и с интересом осматривается. В глазах горят восторг и удивление.
— Какая чистота и порядок! — восхищается она. — А вот моего брата не заставить хотя бы складывать грязную одежду в корзину!
Я усмехаюсь:
— Единственное, что ты можешь действительно контролировать — это собственное пространство.
— Да! — подаётся девчонка ко мне, обхватывая мои пальцы своими. — Ты не можешь вычистить грязь из людей, но можешь очистить пространство вокруг них.
— Кто-то помешан на чистоте? — лукаво сужаю я глаза.
Лейн смущается и опускает глаза на наши руки:
— Это из-за жизни в трейлерном доме... Мне было девять, и единственное, что я на тот момент могла контролировать — это собственное пространство, как ты точно заметил ранее.
— Было тяжело? — серьёзно спрашиваю я. — Жить там, с такой матерью?
— Не легко, — поджимает она губы. — Но у меня был Ро.
— Согласен: хорошо, что вы были друг у друга.
— А тебе? — поднимает она глаза на меня. — Как жилось тебе до развода твоих родителей? Я заметила, что твоя мама избегала воспоминаний о том времени...
Я веду шеей, но отвечаю глухо:
— Я знаю, как выглядит ад, Львёнок.
Лейн немного бледнеет и тихо спрашивает:
— Неужели, он вас совсем не любил? Ни капельки?
Я горько улыбаюсь:
— Любовь — это выдумка. Миром правит жажда: власти, уважения, подчинения. А те, кто этого не жаждут — бояться тех, у кого всё это есть.
— Звучит слишком цинично, — хмурится Лейн, поймав пальцами колечко на своей груди. — Ты действительно так думаешь?
— Я не против того, что ты думаешь иначе, и переубеждать тебя не буду. Если ты не намерена переубеждать меня. Договорились?
По глазам вижу, что Львёнок не желает соглашаться, но она сглатывает противоречие и кивает. Я улавливаю в её движениях страх.
Не понимает, что и без пресловутой любви, можно наслаждаться жизнью.
Что я ей и демонстрирую, притянув к себе и завладев желанными губами.
А следом опрокидываю нас на кровать.
Я теряю счёт времени, упиваясь отзывчивостью девчонки. Мне нравится думать, что сегодня мы не зайдём далеко, и при этом изводить нас обоих. Ласкать её трепетное тело. Долго целовать. Слушать её тихие стоны и мольбы остановиться. Игнорировать их. И начинать всё сначала.
Впрочем, иногда мы разговариваем и смеёмся.
К слову, долгая прелюдия никогда не была моей сильной стороной. Но Лейн не похожа на тех, с кем я имел дело раньше, потому я испытываю настоящее удовольствие от новизны собственных действий и ощущений.
До тех самых пор, пока в дверь не стучит мать.
— Дилан, уже слишком поздно, как бы бабушка Бонни не потеряла свою внучку, — глухо звучит из-за закрытой двери.
— Боже, который сейчас час? — шепчет Львёнок, по-настоящему испугавшись. — Если я не успею домой до одиннадцати...
Я заставляю себя сесть, помогаю сесть и взволнованному Львёнку и смотрю время на телефоне.
— Вызову тебе такси, — киваю я, открывая приложение.
Но как же не хочется её отпускать.
Я наблюдаю за тем, как Лейн пытается привести себя в порядок, и раздумываю над тем, что я совсем не против подождать, как можно дольше. Словно в моём существовании вдруг появился смысл...
— Дилан... — выдыхает Бонни, прервав мои размышления. Снова теребит колечко. — Ты и я... Мы... встречаемся? Как пара?
Я усмехаюсь:
— Если хочешь.
— Но... Как ты сам видишь наши отношения?
— Они есть, и мне этого достаточно, Львёнок. Тебя что-то смущает?
— Нет, — в разрез своим словам кивает она, а затем выдыхает, улыбнувшись: — Такси приехало.
Я отключаю раздражающий сигнал на телефоне и поднимаюсь на ноги, чтобы проводить свою гостью. Мама присоединяется к нам в холле. Они с Бонни обнимаются на прощание, обе выглядят смущёнными, но по разным причинам.
