книжкой по голове.
— Ну вот такая, у него любовь. — засмеялся Пашка, подтягивая меня к себе и вынуждая лечь на его прохладную после освежающего душа грудь. — Пускай завидует, а я и близко его к тебе не подпущу! Никого не подпущу!
Это было замечательное лето. Пашка закрыл сессию в институте. Не на все пятёрки, как раньше, но вытянул без троек. За прошедшие время знания всё же подрастерялись.
Я вообще не рискнула сдавать вступительные экзамены в этом году. Школьная программа в моей голове осталась только обрывками и нужно было слишком много вспоминать. Особенно всё, что касалось КПСС, новейшей истории, все эти партсъезды, принятые на них постановления и прочую белиберду.
Днём я работала, а Пашка дома занимался переводами. Английский и французский давно стали для него родными языками. Брал заказы у студентов и даже преподавателей. Ещё умудрялся бегать разгружать какие-то баржи с овощами. Приносил домой звонкие, полосатые арбузы, которые трещали, когда в них втыкали нож и сами распадались на две половинки, обнажая алую, сочную, сахарную мякоть с россыпью мелких чёрных семечек.
Покупал в плавучем магазине живую рыбу и очень вкусно готовил её к моему приходу. И к определённому времени прибегал на пристань, чтобы встретить речной теплоходик "Москва" на котором я возвращалась с работы. В нашем городе, расположенном на двух берегах реки, был и такой вид городского транспорта. По Волге, на речном трамвайчике, мне было быстрее добраться с работы и на работу, чем с пересадками на автобусе. Да и гораздо приятнее дышать свежим воздухом на открытой верхней палубе, чем жариться в переполненном, душном, пахнущим бензином, автобусе.
Вечерами ходили купаться, благо жили рядом с рекой. Маленький катерок перевозил нас на остров с широким песчаным пляжем и мы наслаждались прохладной водой, горячим, нагретым солнцем, песком. И последним рейсом возвращались в душный, раскалённый город.
А в выходные Пашка брал у какого-то знакомого моторную лодку, и мы уплывали на ней вверх по течению, на небольшой пустынный остров с песчаной отмелью. Ставили там палатку, разводили в ночи костёр и охлаждали арбуз и вино в реке, привязав сетку-авоську с ними к торчащему из воды кусту.
Пашка учил меня плавать, и уроки чаще всего заканчивались страстным сексом тут же на безлюдном берегу или в палатке, на надувном матрасе, который смешно скрипел под нами.
Мы провожали кроваво-красные закаты, смотрели на огни проплывающих мимо кораблей, спали в обнимку и встречали тихие розовые рассветы.
— Юла, в этот раз не получится поехать в Кисловодск. — глухо и осторожно проговорил Пашка.
Я жарилась на солнышке вытянувшись на животе и положив голову на руки, а Пашка сидел рядом, набирал в ладонь горячий песок и тонкой щекотной струйкой сыпал его мне на спину, выводя замысловатые виньетки и узоры.
Новость для меня была неожиданной. Но не настолько, чтобы возмутиться или испугаться. Слишком хорошо и расслабленно мне было сейчас. Я только приоткрыла один глаз и прищурившись посмотрела на мужа.
— Почему?
— Соревнования. Мы шестнадцатого улетаем с командой во Владимир.
— Странно. Вы не ездили в прошлый раз.
Опять всё шло не так. В этой жизни постоянно что-то изменялось.
— Юль, я не могу подвести команду. Они рассчитывают на меня. — пытался оправдываться Пашка.
Я задумчиво прикусывала нижнюю губу и рассматривала золотистые песчинки, прилипшие к загорелому мужскому телу.
— Ла-а-адно. — протянула, стряхнув песок с ладоней и садясь рядом. — Всё равно эта поездка в Кисловодск не удалась. Помню, меня постоянно мутило и рвало.
— Ты отпускаешь меня? Не обидишься? — пытливо, даже неверяще смотрел на меня Паша. Я только плечами пожала.
— Не обижусь.
Как ни странно, но я всегда точно знала, в какой день я забеременела Серёжкой. Десятого августа. И ровно через неделю, в день нашего приезда в Кисловодск меня догнали первые признаки токсикоза. Утро семнадцатого августа я встретила с жуткой тошнотой.
Август, под выцветшим добела небом, был пропитан теплом с едва заметным запахом приближающейся осени и затаённым ожиданием чуда. Мы молчали, не обсуждали, даже не упоминали в разговорах возможно наступившую беременность. Я осторожно прислушивалась к себе, к своим внутренним ощущениям. Ничего особенного пока не чувствовала, и отгоняла все мысли и преждевременную радость, суеверно страшась сглазить.
Пашка стал ещё внимательнее и заботливее. Ухаживал за мной. Нежно и трепетно ласкал и любил меня. Приносил гладиолусы и астры. Скупал, у торгующих на бульваре дачников, свежие фрукты и ягоды. Кажется, столько яблок, груш и малины, как этим летом, я за десять предыдущих не съела.
Последние две недели до поездки, тренировки у Паши были каждый день. Команда усиленно готовилась к соревнованиям, а я заранее уже представляла, как буду скучать без мужа в первые дни своего отпуска, и почему-то тревожилась, маялась. Предчувствие надвигающейся катастрофы не отпускало даже ночью, когда я спала, прижавшись к твёрдой широкой груди мужа, ища защиты и покоя. Я пыталась списывать тревогу на бушующие гормоны.
Пашка с командой улетели в воскресенье, а в понедельник, в первый день моего отпуска, все наши планы рухнули в одночасье.
Я стояла в ванной и смотрела как по внутренней стороне бедра, вместе с медленно ползущими по загорелой коже алыми каплями, меня покидала надежда.
Смотрела и не могла поверить, не хотела, не могла принять! Слёз не было. Меня словно всю выжгло изнутри. До черноты, до жирного липкого пепла.
На дрожащих ногах я доплелась обратно до кровати и легла на самый край, свернувшись в позу эмбриона, закрыв зудящие от сухости глаза.
Я не хотела видеть этот мир. Он обманул меня.
Такого разочарования, до боли, до спазмов мешающих дышать, до темноты в глазах, я не испытывала никогда. Словно меня поманили всеми радостями жизни, счастьем, всепоглощающей любовью и в последний момент, когда остался шаг, только руку протянуть, мир схлопнулся, и кто-то злобно засмеялся за кадром.
Зачем? За что? Чем я это заслужила? Или, может быть, не заслужила? К чему всё было???
Мир сузился до тоненькой полоски белой хлопковой простыни перед глазами. За окном шумел яркий, пахнущий рекой, дынями и виноградом августовский день, а я корчилась, утопая во мраке безнадёги. Опять одна во всём мире.
Время от времени погружалась в небытие, тяжёлую дрёму, снова приходила в себя, но совсем не шевелилась. На это не было сил. Тупо смотрела в стену напротив не в состоянии даже мыслить.
Несколько раз настойчиво звонил телефон на тумбе в прихожей. Я слышала его на заднем фоне, но не реагировала, не понимала,
