Гнев. Раскаяние. Все эти чувства были настолько сильными, что казалось, будто вот-вот стошнит.
— Блять!
Дернул себя за волосы с такой силой, что кожа головы начала пульсировать.
Мне казалось, что на мою грудь давит целая тонна веса, едва не раздавившая силой свалившейся на меня информации.
Я был во всем виноват.
Я виноват в смерти ее отца, из за меня она почти умерла, из за меня она потеряла нашего ребёнка, хоть я и пытался оградить ее от этого, как только я появился ее жизни, её жизнь рухнула. Сколько бед она сможет ещё вынести. Антон и Стас были правы, ей не место в моем чёрном мире. В мире боли и хаоса, в мире крови и грязи.
Мой взгляд наткнулся на собственное отражение в зеркале. Печальные, покрасневшие глаза напомнили мне о ней, и я вконец лишился всяческого самообладания.
Я разбил зеркало кулаком. Оно треснуло, осколки стекла разлетелись во все стороны. Я продолжал яростно колотить по зеркалу, не останавливаясь до тех пор, пока из рамы не вылетел последний осколок, вместе с которым окончательно исчезло и мое отражение.
Я отдался во власть отчаяния, не имея ни сил, ни желания для дальнейшего сражения.
* * *
Тусклый свет домашнего фонаря освещал мою машину, стоявшую в задней части парковки.
Скрывшееся за горизонтом солнце увлекало за собой угасающий день.
Я все думал о том, сколько еще всего случится по моей собственной вине. Сколько еще семей разрушу, сколько еще жизней загублю? Я чувствовал себя проклятием, уничтожающим каждого, кто осмеливался подходить слишком близко ко мне.
Моя семья, брат с моим другом, вышли на крыльцо, увидев меня подошли к машине.
— Как она? — спросил Антон.
— В тяжёлом состоянии.
— Все так плохо?
Грудь просто разрывалась от боли. Мне хотелось, чтобы она, наконец, прекратилась.
Я двинулся, чтобы наконец положить конец этой войне. Мои люди схватили мерзавку, которая пыталась сбежать.
— Подожди — Иван схватил меня за повреждённый кулак — нужно обработать.
— Я хочу чувствовать боль — произнес сдержанно, пытаясь заглушить гнев.
Иван редко выходил из себя, но в те редкие моменты, когда это случалось, он становился непредсказуемым — зачастую, его слова ранили.
— Иди, улаживай дела, пока петля не затянулась окончательно.
Я изо всех сил сдерживался, не желая, чтобы сила горя сломила меня. Я должен быть сильным; обязан сохранить самообладание.
Я не позволю этой суке увидеть моё падение.
Я сжал руки в кулаки, желая, чтобы все звуки смолкли, и поморщился, ощутив жгучую боль, пронзившую правую руку.
— Дорогой мой — Девушка, которая стреляла, была в подвешена к потолку, ее ноги практически не доставали пола.
— Знаешь, в таком состоянии ты долго не протянешь. Умрёшь от нехватки воздуха. Видимо Антон постарался, вся камера в твоей крови. Он не аккуратно пытает, но и ты крепкая. Крепче мужиков, насколько твоей силы хватит?
Она с трудом потянулась, набрала воздух.
— Что ты хочешь знать? Мне было обидно, вы не узнали меня. Особенно ты, женишок.
Я вспомнил тот день, но я так же думал что она давно мертва, я лично видел ее смерть, она должна была сгореть в своём доме.
— Как ты спаслась, Геля?
Она лишилась слишком многого в тот день, поэтому и не упустила возможности нанести ответный удар.
— Нужно было лучше наводить справки дорогой мой, ты должен знать своего врага.
В комнате воцарилась напряженная тишина.
— Знаешь, в этот раз ты умрёшь и умрёшь окончательно. Вероятно, я буду гореть в аду за большинство тех дел, которые сделал за свою жизнь, но это — одна из немногих вещей, которые по-настоящему того стоят.
Полина
— Ты уже неделю не выходишь из комнаты Полина. Так заболеть можно.
Я сидела на диване в спальне, невидящим взглядом уставившись в большое окно.
— Я смотрю на снег.
Лив сузила глаза:
— Я не отстану от тебя, я хочу позавтракать с тобой.
Я бросила на нее обиженный взгляд, затем встала и последовала за ней в столовую.
Оливия накрыла на двоих стол. Я вертела ложкой в тарелке с кашей, которую она заставляла меня есть. В животе возникло неприятное чувство.
— Прости Оливия, нет аппетита.
Встав из за стола, я направилась на выход. Мое пальто висело на крючке, а сапоги стояли на полу. Я надела верхнюю одежду и обувь и вышла на улицу.
Оба охранника по обе стороны двойных дверей замолчали. На самом деле все во дворе притихли, наблюдая за моими шагами, пока я шла по кольцевой аллее и по огромному слою снега.
Я направилась к пристройке, служившей конурой. Собаки бегали по всей длине ограждения.
Когда я немного убедилась, что они меня не укусят, я просунула руку через ограждение ладонью вверх. Только один из них подошел, чтобы обнюхать меня, в то время как другие оставались на месте, словно не хотели опускаться так низко, чтобы я их погладила. Я почесала пушистую шею дружелюбного и улыбнулась, когда он лизнул мне руку.
— Какие же вы хорошие, вам наверно побегать хочется. Каждый день в клетке. Это угнетает.
Чувствуя, что уже достаточно их расстроила, я встала, чтобы немного прогуляться по периметру. Глаза охранников впились мне в спину, словно я попала в перекрестие прицела.
Облака разошлись, солнце сияло на снегу. Тут я заметила одинокого пса, который сидел в углу и смотрел на меня. Я села у клетки, он не двинулся. Другие собаки обходили его стороной, и я задумалась, был ли он Альфой стаи или просто темпераментным.
— Его зовут Миша.
Антон стоял позади меня, он снова курил, запах никотина ударил в нос.
— Почему ты так много куришь?
Он глубоко вдыхает и на выдохе отвечает:
— В одно время в мою жизнь вошли наркотики. Ну это намного лучше, чем принимать до хера кокаина.
Это меня затыкает. Улыбка сползает с моего лица.
— Я был наркоманом. Я видел, что это делало со мной, и бросил. Резко бросил. Заставил Ворона увезти меня в лес, закрыть в лесном домике, и охранять дверь под дулом пистолета. Я сказал ему, что, если попытаюсь сбежать, чтобы стрелял в меня.
Невозможно:
— Это жестко. Как будто он бы в тебя выстрелил.
Делая очередную затяжку, он, смеясь, закашливается:
— Черт, девочка. Он использовал всю обойму, сдерживая меня внутри, — его улыбка исчезает, лицо серьезнеет, а глаза теряют фокус: — Ты понятия не имеешь, на что похож отказ от наркотиков. Клянусь, я мог бы убить кого-нибудь за дозу в первый день. Неделю
