— Да. Точно. — Он ухмыльнулся, потому что заподозрил, что она использовала это имя по той же причине, по которой он носил серьгу. Это была часть их истории — совместной истории. Он сменил тему, вспомнив те времена, когда музыканты играли в лагере. Рояль все еще стоял здесь, завешанный толстым мягким виниловым чехлом, застегнутым по бокам.
Он расстегнул чехол и открыл рояль.
— Как ты думаешь, он все еще работает?
— Я вызову настройщика, нам необходимо пианино, и чем скорее, тем лучше.
Она откинула крышку рояля, и из него выбежала мышь. Во всяком случае, он принял ее за мышь. Она двигалась так быстро, что он едва мог сказать, кто это. Он ожидал, что Оливия, как и любая женщина на ее месте, закричит. Вместо этого она просто подошла к одной из французских дверей и распахнула ее, мышь в панике выбежала из комнаты.
Затем она повернулась к нему:
— Боже. Неужели я настолько сошла с ума, что верю, будто мы все приведем в порядок к концу лета?
— Мы это сделаем.
Она шагнула к столу и встала перед ним, предоставляя ему превосходный вид на свою задницу. Этот изгиб ее бедер возник естественным образом или она изогнулась ради него? Он не мог решить, но это сработало. Было что-то в том, как вечерний свет окружал ее, добавляя мягкое, золотое свечение. На ней были джинсы, подвернутые до середины голени, розовая блузка без рукавов и маленькие белые теннисные туфли. Он неожиданно почувствовал непреодолимое желание коснуться ее. По-настоящему коснуться, не просто задеть случайно или пройти мимо, как какой-нибудь неудачник в романе Эдит Уартон.
— …обычно брали в последнюю очередь, — говорила она, и он осознал, что не слышал ни одного слова из того, что она говорила.
Он притворился, что испытывает огромный интерес к колкам старого рояля.
— Прости, ты о чем?
— Не обращай внимания. Просто вспоминала один момент своей юности, ничего особенного. — Она рассмеялась над выражением его лица. — Шучу. Я говорила об уроках танцев в лагере.
— Мне нравились уроки танцев.
Она шмыгнула носом.
— Конечно.
— Это было отличное развлечение.
— Ничего удивительного. Ты всегда выигрывал в конкурсах и соревнованиях, ты был большой хвастун.
— Зачем вступать в состязание, если ты не намерен выиграть?
Она секунду изучала его, ее взгляд затуманился от воспоминаний.
— Ты все еще поешь?
— Постоянно.
— Может быть, ты сможешь спеть на золотой свадьбе? — сказала она, просветлев.
Он должен был напомнить ей, что его не приглашали, да он и не хотел этого приглашения.
— Ты все еще играешь на пианино? — спросил он.
— Очень редко.
Вот так. Ему это показалось странным, он не представлял себе существования без музыки, он пел потому, что не мог не петь. Ему это было необходимо для того, чтобы жить.
Очевидно, мисс Оливия Беллами была счастливее его и не нуждалась в том, чтобы заполнять пустоту внутри себя шумом и светом.
— Я удивлен, мне казалось, ты была увлеченной пианисткой.
— Просто это была одна из тех немногих вещей, которые я делала лучше других детей. — Она открыла крышку пианино и закашлялась от пыли. — Мне больше не нужно доказывать, что я чего-то стою.
— Может быть, тебе это и тогда не было нужно, — предположил он.
— Тебе легко говорить, ты всегда получал первый приз на шоу талантов и всегда добивался своей цели.
— Просто я любил соревноваться, — поправил он ее. — И я этого не помню.
— Того, что ты все время выигрывал? — Она ухмыльнулась и покачала головой. — Не надоело ли тебе это, наконец?
— Да, так и произошло.
— Девочки в моей хижине целые ночи проводили за обсуждением, как стать твоей партнершей на танцевальных состязаниях.
Он рассмеялся:
— Никак.
— Ха. Помнишь Джину Палумбо?
— Нет. — На самом деле помнил, он потерял с ней невинность в свой третий и последний год в качестве скаута, летом после восьмого класса. Она была сексуальной и шокирующей.
— Джина говорила всем в бараке, что ты обещал все летние танцы ей.
Наверное, это так и было.
— В самом деле?
Оливия кивнула:
— А я всегда танцевала со старшими девочками или с пожатыми, которым меня было жалко.
Он посмотрел на нее, ее мягкие волосы сияли в золоте вечернего света. Он вдруг обнаружил перемотку плеера от айпода, промотал ее, пока не нашел «Лежа без сна», старую мелодию шестидесятых годов, неотразимо чарующую, в исполнении Нины Саймон.
— Ну хорошо, мне тебя жаль. Потанцуй со мной.
— Я сказала это не для того, чтобы ты…
— Не имеет значения, — сказал он и поймал ее в объятия.
Они постояли так немного. У него было инстинктивное чувство танца, он был уверен, что и у нее тоже, но сейчас она сопротивлялась ему.
— Эй, — окликнула его она.
— В чем дело?
— Я ведь презирала бальные танцы, каждый год умоляла моих бабушку и дедушку убрать их из программы.
— Это было не так плохо, — возразил он.
— Может быть, для тебя. Для меня это было невыносимо. Я все еще содрогаюсь, думая об этом. Смена партнеров была для меня пыткой. Настоящей пыткой.
— Удивительно, из такого ужасного ребенка получилась абсолютно нормальная, отлично приспособленная к жизни девушка.
— Спасибо.
— Не говоря уже о том, что ты удивительно горячая детка.
— Приехали! Давай не будем об этом. Не говоря уже о том, что у нас куча работы, так что, может быть, мы…
— Заткнись и танцуй, Лолли, и я покажу тебе, почему я всегда выигрывал, — сказал он. В дополнение к владению техникой танца у него в запасе была пара трюков. Визуальный контакт, взгляд, который говорил: «Я хочу, чтобы мы были обнажены». Он знал, что многое в танце связано с сексом. Только сейчас и с ней ему не надо было притворяться. Ему на самом деле нравилось смотреть в глаза Оливии. Он хотел ее.
Она прижалась к его груди всем телом, и это было хорошо, потому что так она, быть может, не заметит, что Коннор сам дрожит. Он ощущал ее теплое податливое тело всем своим существом. Вдыхая запах ее кожи и волос, он почувствовал возбуждение. Танец был медленным, но она дышала быстро, судорожно хватая ртом воздух. Ее рот был всего в паре дюймов от его и так волнующе полуоткрыт.
Коннору захотелось поцеловать ее сильно и страстно, и, прежде чем их губы встретились, он посмотрел в ее лицо так, как будто уже целовал ее, — глаза закрыты, губы приоткрыты… О боже… Лолли…
Хлопнула дверь, и в комнату вошел Фредди.
— Надрываетесь на работе, детишки?
Они отпрянули друг от друга, и Коннор видел, как краска заливает щеки Оливии. Он ухмыльнулся:
— Мне это не было в тягость. Но я должен идти.
