– Нет.
– Почему нет? – спросила, брызгая на него. – Я же знаю, ты целовался с сестрой Митчелла. Митчелл мне все рассказал.
– Не целовался я с ней.
– Не целовался? – сощурилась я. – Так, значит, ты никогда не целовался по-французски? Никогда-никогда?
– Целовался, – ответил Элиас, но вид у него был не слишком уверенный. – Только не с сестрой Митчелла.
Он даже поежился и скорчил гримасу.
– Тогда с кем?
Я попробовала скрестить руки, но в воде это плохо получалось. Я была вынуждена подпрыгивать. Глубина в этом месте была мне выше головы.
– Не твое дело, – ответил Элиас и сморщил одну ноздрю. – По-моему, не очень-то красиво сначала целоваться, а потом звонить об этом направо и налево.
– Ты – тошняк. – Я закатила глаза и снова брызнула на него.
Элиас слегка изменился в лице. У него сузились зрачки, а белки глаз стали заметнее. Я засмеялась. Надо же, как он всегда обижался на самые простые обзываловки. Но мне нравилось его доставать, и потому я добавила:
– Большой, волосатый, противный тошняк.
Мне показалось, что меня накрыло цунами. Вместо воздуха у меня в легких плескалась грязная прудовая вода. Я поперхнулась, закашлялась. Глаза жгло. Я схватилась за них и сделала только хуже, поскольку мои пальцы тоже были мокрыми.
– Болван ты, Элиас! Терпеть тебя не могу!
– Врешь, – уверенным тоном возразил он. – Тебе это очень нравится.
Я закусила губу и проверещала:
– Ладно, я согласна тебя терпеть… возможно. – Для пущего эффекта я снова закатила глаза. – Но если ты не поможешь мне поупражняться и я на первом же свидании выставлю себя дурой, пеняй на свою задницу.
Я дерзко задрала подбородок.
– Брей, ты неизлечима. Тебя даже могила не исправит. Ты знаешь об этом?
Он мог говорить что угодно, но я чувствовала: я добьюсь желаемого.
– Ну пожалуйста, – захныкала я.
– Ладно, – с крайней неохотой согласился Элиас. – Попробую тебя научить. Но вообще все это очень странно.
– Что странно?
– Странно так целоваться со своим лучшим другом, даже если он девчонка.
– Мне как-то все равно, странно это или нет, – просияла я. – Радуйся, что я прошу тебя, а не Митчелла или Лиссу!
Мы оба захохотали.
– Тогда бы это точно был тошняк, – сказал Элиас.
Элиас потянулся ко мне. Его руки легли на мои мокрые щеки. Я тут же сделала губы бантиком и плотно зажмурилась. Даже кожа вокруг носа сморщилась.
– Так не делают, – сказал Элиас. – Не надо морщить лицо. И губы не округляй. Только сжимать их не надо.
Я сделала, как он говорил. Элиас осторожно прижался губами к моим губам. Потом просунул язык мне в рот. У меня очень странно закололо все тело. Такое со мной было впервые. Живот поплыл, словно теплая каша из кастрюли. Потом внутри что-то слегка задрожало, а между ног появилось очень приятное замирание. Это я тоже чувствовала впервые. Я не понимала, что со мною, но новые ощущения нравились мне ничуть не меньше, чем когда он чесал мне спину или играл с моими волосами. Это было ужасно приятно. Мне сразу стало тепло.
Поцелуй оборвался. Мы смотрели друг другу в глаза. Мы не знали, как вести себя дальше, а потому начали отчаянно брызгаться.
Я орала что есть мочи, когда Элиас прыгнул мне на спину, обхватил мою макушку и попытался окунуть с головой. Я дважды уходила под воду и снова ее наглоталась, прежде чем сумела вырваться.
– Придурок! – крикнула я.
Элиас молча плыл к мосткам.
– А ты все равно тошняк, Элиас Клайн! – крикнула я, и мой крик разнесся над водой. – Потому ты и не сознаёшься, что целовался с сестрой Митчелла! У тебя с ней облом был, и ты не хочешь, чтобы об этом знали!
Он спокойно доплыл до мостков, вылез и сел на шершавые доски.
– Ошибаешься! – крикнул он мне.
– Это почему? – ехидно спросила я.
– А потому. Я с ней по-французски не целовался. Так что ты у меня была первой.
Я тряхнула головой, прогоняя воспоминания, и пронзительно закричала, молотя кулаками по забрызганному кровью стулу. Слезы так и лились у меня из глаз.
Опасная бритва валялась на боковом столике. Я скосила на нее глаза, стараясь окончательно прогнать все воспоминания об Элиасе. Голова начала клониться на грудь. Мне было ее не поднять, словно она весила пятьдесят фунтов.
Комната кружилась. Длинные складчатые занавески смешались с бежевыми стенами. Привычные звуки дома стали невероятно громкими. Теперь уже тикали не двое часов, а полдюжины. Казалось, на ногах Лиссы не тапки, а каменные сапоги. Потом стенные часы в коридоре начали отбивать время. Каждый удар грозил разорвать мне барабанные перепонки. Я хотела заткнуть уши, но мне было не поднять тяжелые обмякшие руки.
Разум быстро погружался во тьму. Я всегда думала, что человек, вскрывший себе вены, умирает медленно. Если мне повезет, разум выключится раньше, чем жизнь покинет тело.
Вряд ли я сумею это проверить.
В комнату ворвалась Лисса. Увидев мои окровавленные запястья, она подняла крик.
– Брант! Брант! – Ее руки зажимали мне раны. – Звони в службу девять-один-один! Брант! Слышишь? Вызывай девятьсот одиннадцатую!
Я думала, что ее голос окажется таким же оглушительно громким, как и все остальные звуки, которые я слышала недавно. Нет, ее крик доносился словно издалека. Смерть медленно гасила мой разум.
ЭлиасЕе молчание становилось невыносимым.
– Брейел!
Я уже не ждал, что смогу ее разговорить. Хочет побыть в одиночестве – я уйду и не буду мешать. Но к моему удивлению, она вдруг сказала:
– Я все сделала не так.
Она по-прежнему смотрела на океан. Не на меня.
– Ты… что именно ты сделала не так?
Я почувствовал комок к горле. Слова Брей означали очень многое. И прежде всего то, что неблагополучная полоса в ее жизни началась не после трагедии на утесе, а гораздо раньше. И слышать об этом было даже страшнее, чем видеть шрамы на запястьях.
