Глаза помещались на лохматой морде, выдававшей терьерно-ротвейлерное происхождение пса. Далее следовало худое и чрезвычайно лохматое туловище несомненной дворняги, покрытое свалявшейся шерстью неясно-бурого цвета. Довольно облезлый хвост едва заметно постукивал по полу вольера.
Это был удивительно воспитанный и деликатный пес.
Триш, не сводя зачарованного взгляда с удивительного пса, слабо окликнула:
— Александер! Простите, можно вас на секундочку?
Александер явился через пару мгновений. Печальные голубые глаза с истинно кельтской тоской уставились на Триш.
— Давно вас не встьечал. Уезжали?
— Болела.
— Плохо. Здоовье надо беечь. Вы что-то хотели спъосить? Или купить?
— Купить. Я хотела купить собаку. Вернее я никогда в жизни не хотела ее купить, а вот сейчас хочу.
Александер философски пожал плечами.
— Какую поеду пъедпочитаете? Къупную въяд ли, все-таки гоод… Может, ёйка?
Триш даже не вздрогнула. Молча вытянула палец в сторону последнего вольера. Хвост застучал чуть громче. Александер искренне удивился.
— Этого? Да бейте даом! Это я его нашел и пъивел, потому что он лег помиять под тъамвай.
— Какой ужас!
Александер опять пожал плечами.
— Почему ужас? То есть плохо, конечно, но в пъинципе… Людям ведь тоже иногда надоедает жить, и они ложатся под тъамвай. Эй! Вставай, за тобой пъишли…
И Триш Хатауэй впервые в жизни увидела, как выглядит Настоящая Великая Радость.
Они с Переполохом — так Триш назвала пса — зажили дружно и очень весело. С того самого вечера, когда она привела Переполоха в свой дом, плохие сны про Сэнди, Мэтта и собственное безумие ей больше никогда не снились.
«— …А ты знаешь, что такое любовь?
— Знаю.
— Тогда объясни, как понять, что это — она?
— Это просто.
— Как?!
— Так, как пишут в стихах. Как поют в песнях. Когда посмотришь в глаза — и тебя подхватит вихрь. Унесет тебя от людей, от земли, туда, где никого, только ты и он.
Не будет ничего, ни времени, ни пространства, ни дня, ни ночи, только ты и он.
Ветер будет ласкать вас, дождь превратится в океан, звезды посыплются с неба, а на их месте родятся новые, но вы ничего не заметите, ты и он.
Как узнать? По запаху волос. По блеску глаз. По рукам. По тому, кто рядом. Не знаю, как узнать. Будешь знать только ты. И он.
Время станет вечностью, замки — песком, пески — небом, и это небо распахнется однажды перед вами, но ангел с черными крыльями посмотрит в твои глаза — и отвернется, подарив вам еще один миг бессмертия.
Как — будешь знать только ты. И он.
— Как красиво, как песня…
— Это и есть песня, подружка, моя песня. Только поэт — не я. Абу Аль Тайиб. Наш великий певец, воин и мыслитель. Этой песне тысяча лет.
— Значит, это просто выдумка?
— Если песню поют тысячу лет, и если песне до сих пор верят, разве может она быть выдумкой?..»
«Тихая дубрава» переживает свою пятую молодость. Мэтт наконец-то все отремонтировал, поставил новое оборудование и нанял еще троих помощников.
Дядя Кларенс неизменно бодр и энергичен, пить кофе к нему приезжают даже из Кливленда, Бостона, Филадельфии и Аризоны, а из Канзаса не приезжают, но зато звонят и присылают отличные яблоки для сидра.
Офелия выросла окончательно, и Мэтт не разрешает ей приходить во двор, но она все равно приходит. Бонус теперь ее побаивается, но бояться стыдно, и потому Бонус старательно делает вид, что никакой медведицы тут нет вовсе.
Сэнди уже родила Мэтту двоих рыжих пацанов, а теперь ждет девочку, потому что ноги отекают и болит спина. С пацанами такого не было, значит, будет девочка.
На Рождество к ним обязательно приезжает Триш Хатауэй со своим дружком. Дружок чертовски мил и обаятелен, они с Бонусом целыми днями играют в снегу и гоняют белок в окрестных лесах. Триш так и не вышла замуж, но зато с удовольствием возится с близнецами Саймонов, а недавно вышла ее первая детская книжка — «Волшебные сказки Тихой дубравы».
Что еще… да вроде все хорошо.
Настолько хорошо, что у Мэтта даже дух иногда захватывает, и тогда он спешно бежит на хоздвор и до одури колет дрова для камина, потому что лучшее средство от всех переживаний — это физическая работа.
Литературные вечеринки так и не прижились, зато про «Тихую дубраву» узнали чуть не во всех штатах, и теперь Мэтт старается вести записи очень тщательно — люди едут из такого далека, что обратно их отправлять никак невозможно.
Дом стоит на холме, и вокруг шумят леса Монтаны. Вечно юные, древние, дикие леса, по которым смело гуляют звери, а птицы совсем не боятся человека.
Дом стоит на холме, и по вечерам в его окнах мерцает теплый свет. Его видно на многие мили вокруг, он словно маяк, сигналящий путнику, заблудившемуся в ночи:
— Мир тебе, путник! Иди и не бойся. Тебя здесь ждут.
Это очень хороший дом, потому что в нем царит Любовь.
И Время становится Вечностью, а Вечность распахивается в небо…
КОНЕЦ
