И снова проснулась среди ночи — на этот раз от резкой боли.
Когда увидела кровь, испытала… облегчение. Вот и все, ничего больше не нужно решать. Не нужно пытаться поверить в свою беременность.
Но все оказалось гораздо хуже.
На этот раз виновата была только я. Если бы вовремя пошла к врачу, то, что беременность внематочная, заметили бы намного раньше. И я не истекала бы кровью много часов, почти добравшись-таки до грани, за которой меня ждал мой малыш.
Оказываетя, я уже давно плачу. Шмыгаю носом, потому что он не дышит, вытираю лицо о пододеяльник. У моих слез вкус смирения — когда плачешь уже несколько часов и вот наконец доскребаешь до самого донышка, больше их не осталось, нечем плакать. И Соболев молчит. Слушает. Согревает в июльскую жару.
— Хуже всего видеть чужих детей того же возраста, какого был бы мой сын, если бы родился. Как они начинают ходить, говорить, бегать. Идут в школу. Раздирают колени, упав со скейта. Стреляют у меня десять рублей у магазина. Сейчас ему бы было тринадцать. Гулял бы за ручку с какой-нибудь девочкой…
— И ты больше не хотела попытаться?
Я резко обернулась.
Нет, он не смеялся, он правда не понимал.
Все-таки мужчина. Пусть и считает себя не таким, как все.
— Угробить третьего ребенка? — спросила зло. — Или с третьего раза все-таки угробиться самой?
— Нет, нет, нет, я не об этом… — Илья обнял одной рукой мои плечи, притиснул к себе. — Скорее — ты больше не хотела? Или боялась?
— Я не хотела даже думать об этом. Есть женщины, которым это не нужно: памперсы, плач, нарушенные планы. Почему бы мне не стать такой же?
Муж на словах со мной согласился. Да, действительно, потратим лучше деньги на ремонт, машину и путешествия, чем на школьные поборы и вечно горящую на мальчишках одежду. Нам и вдвоем хорошо, не надо выкраивать редкие минуты в отпуске, чтобы вспомнить, что такое сон. Или секс.
Не так уж он и хотел детей, это ведь случайно вышло. Ему и завещать-то наследникам нечего кроме дивана и фамилии.
Но ушел он от меня только когда его любовница уже родила.
Чтобы с гарантией.
Надо думать, он меня и правда любил. И уходил не от меня — а к ребенку.
Это я тоже поняла и простила.
— Спасибо…
Чай давно остыл, пледы промокли от пота — я скидывала их, путаясь ногами — скорее, скорее, фу, жарко!
— За что? — удивился Соболев.
— Мне нужно было кому-нибудь это рассказать.
— Спасибо, что рассказала мне, — он притронулся прохладными губами к моему виску. Отросшая щетина царапнула скулу.
И больше ничего. Ничего не сказал.
Только задумчиво качнул головой, когда я предложила:
— Теперь ты?
— Нет, маленькая. Это подождет. Тебе лучше поспать.
— Какая я тебе маленькая, мы в одном классе учились! — возмутилась я вяло. Глаза действительно закрывались, руки были ватными. Я едва удержала чашку, отставляя ее на стол. — Ты ведь будешь здесь, когда я проснусь?
Это был глупый вопрос. За окнами сгущался вечер пятницы, ему нужно было на работу.
Но Соболев кивнул:
— Буду. Обещаю. Спи.
***********
После того тяжелого разговора Илья стал обращаться со мной еще бережней и мягче.
Приносил кофе, когда мы вместе смотрели кино, укрывал одеялом зябкими вечерами, покупал мои любимые пирожные и как-то незаметно приучил, что на моем рабочем столе всегда стоит букет свежих цветов. Не тысячи роз, нет, но — нежно-розовые пионы, ярко-красные лилии, пестрые ирисы или скромная, но невероятно душистая лаванда.
На лаванде я и спохватилась, наконец заметив, что оттенки букетов всегда сочетаются с тем, над чем я работаю.
Моя новая коллекция была про лавандовые поля. Мечты о неслучившейся пока Франции. Мы уже давно заговаривали о том, что Пискля стала самостоятельной колбасой, всего один раз неделю назад споткнулась, когда лазила по смесителю в ванной и повисла вниз головой, зацепившись лапой и истерически вопя. Буквально еще неделя-две — и можно ее кому-нибудь оставить и отправиться наконец в Париж.
За время ожидания к паре дней в Париже добавилась неделя в Ницце, чтобы подлечить на море расшатанные несносными котятами нервы. В принципе мы уже обсуждали, что оттуда близко до Италии, а то Пизанскую башню я тоже не видела.
Лилово-зеленые лавандовые поля, рыжая земля между рядами, рыжий закат на бесконечно распахнутом небе — удивительно, но эта коллекция почти затмила предыдущую в глазах заказчиков.
Теперь застежки и цепочки были из золота, и оно удачно оттеняло глубокие цвета дорогого стекла, бусины из которого я заказывала по толстому глянцевому каталогу.
Цены ставила зажмурившись.
До того, как я стала заниматься украшениями, последний раз я делала что-то руками в детском саду. Ощущение нереальности происходящего и страх, что меня вот-вот выведут на чистую воду преследовали меня каждый раз, когда я выставляла работы в магазине. Пока не приходил Илья и не начинал ругаться, что я опять ставлю украшения по себестоимости.
С лавандовым браслетом и парочкой стеклянных колец в подарок я съездила в гости к маме — пообщаться, похвастаться и прощупать почву насчет того, с кем оставить Писклю. Еще до моей беременности она заявляла, что внуков нянчить не собирается, только баловать и покупать сахарную вату, щенков и барабаны. Потом эта тема как-то не обсуждалась, так что я не рискнула спрашивать ее про мелкую кошку. Но вполне самостоятельная трехмесячная котенка могла бы уже пожить у нее пару недель, забот с ней становилось все меньше.
— А с кем сейчас осталась эта твоя Пискля? — вдруг подозрительно спросила мама.
Только что она любовалась браслетом из мелких лавандовых бусин с золотым напылением — когда поворачиваешь руку они из густо-лиловых становились солнечно-сияющими. Я прекрасно понимала, что из дешевого бисера, который я бы купила на рынке в гостинце «Севастополь» вместо волшебства получилась бы примитивная пошлая поделка, но все равно почему-то неловко было признаваться маме, сколько стоят одни только материалы для этого браслета. И я соврала. Теперь ее дополнительно восхищали не только его красота, но и цена.
Переход с одной неловкой темы на другую, ситуацию не улучшил.
— Мммм… А кольцо не хочешь примерить? Оно в том же стиле и тоже с секретом, — чуть громче, чем стоило, предложила я, будто бы не услышав ее вопроса.
Мама посмотрела на меня, подняв брови. Нахмурилась.
А потом у нее сделался очень хитрый вид.
— Конечно, привози свою кошку! Присмотрю, сколько вам надо! Только лоток и корм не забудь, — бодро предложила она.
«Вам».
Свои выводы она сделала.
Никаких иллюзий я не питала.
Стоит мне выйти за дверь — начнет названивать своим знакомым из нашего дома и расспрашивать, кто ко мне ходит. Уверена, они ей еще и про монстр-лимузин расскажут.
Я пока не была готова предъявлять Соболева общественности. Это была моя тайна и моя сбывшаяся мечта. Все еще немного нереальная: воображаемый жених, актер, сошедший с плаката в комнате, джинн из старинной лампы.
Все ведь будут ахать — школьная любовь!
Так мило!
Мама к тому же может и припомнить, что он мне нравился в школе, а это еще более тайная тайна, чем мой неслучившийся сын.
Это неловкость, которая покачнет равновесие наших отношений.
Сейчас Илья любит меня чуть-чуть больше, чем я его.
Это он признался первым, он принял мою боль, он приезжает каждый день, стремится ко мне каждую минуту, пишет нежные сообщения с работы.
Мне не хочется выглядеть одержимой, которая годами выжидала и вот наконец заполучила его себе.
Равновесие нарушится, и более влюбленной и зависимой окажусь я.
Когда-нибудь я ему это расскажу, но не сейчас.
Сейчас все хорошо — Пискля растет, распушается, ест все больше корма каждый день, надрессировала нас покупать ей древесный наполнитель для лотка, другого не признает.
Совсем не похожа на прежнего заморыша. Я даже жалею, что не сделала фото ее первых дней с нами. Было бы забавно сейчас сравнить — и еще разок через год. Возвращаясь домой, я подозрительно оглядываю окрестности в поисках бело-рыжих котов и кошек.
