все ближе прижимал меня к себе, не смущаясь, что я чувствую его возбудившегося дружка в штанах, упирающегося мне в живот.
— Non per me, piccola… non per me, — прохрипел Макс, поправляя на мне платье.
— Что ты сказал? — поинтересовалась я, срывая виноград теперь уже рукой, и быстренько его съела, пока не отобрали.
— Что маленьким девочкам пора спать, — пробормотал Макс и, сам себе противореча, приподнял меня, заставил обхватить его ногами за талию. Я даже не вспомнила, что могу опять стать зомби, и страха совсем не было. Только сводящий с ума поцелуй и стон Медвежайца. Его упирающийся ядерный гриб разбудил до сегодняшнего дня неведомое мне ощущение желания, сладко занывшего внизу живота. Как же жарко в этой Италии и в этих объятьях!
— Хочу… нарушить контракт… — прошептал Макс охрипшим голосом.
*******************
— Non per me, piccola * - Не для меня, Малышка
Это просто невыносимо. Наваждение какое-то. Эта дикая смесь наивного взгляда, порочного тела и неунывающего характера будоражат душу. Несмотря на все, что ей выпало в жизни, она старательно карабкается по отвесной скале, не останавливаясь и не падая духом. С оптимизмом смотрит в новый день и моментально забывает все обиды. Как будто накопитель в ее душе не способен или не хочет принимать в свои архивы новые порции зла, которого она видела немало. Угорает над нами с Мартино, пока мы, как два подростка, сражающиеся за право тащить ее рюкзак, бултыхаемся на турнике. А я готов его убить только за то, что она иногда бросает на него взгляд. Только на меня, пигалица! Ты должна смотреть только на меня!
Хочу целовать ее постоянно, и только мысль о ее невинности отрезвляет хмельную без вина, голову. А вот для малявки, кажется, бокал вина — слишком большая доза. Катюша совсем себя не контролирует, прижимаясь к и так осоловевшему члену. А его совершенно не смущает, что девочка просто пьяна, и обычное хлопковое белье тоже нисколько не сбавляет стремлений порвать мне башкой джинсы. Пару дней назад я был уверен, что это мне соблазнить ее — дело пары минут, а теперь оказалось, что Катя справляется с этим гораздо быстрее, вообще ничего не делая.
— Хочу нарушить контракт, — зачем-то предупреждаю Катю, хотя я его уже нарушил.
— Ик… — служит мне ответом, с глазками-блюдцами на пол-лица Катрин смотрит на меня, не моргая.
— Не понял. Это да или нет?
— Да… ик… нет... не знаю, — расстроенно бормочет Катя, копошась пальчиками в моих растрепанных вихрах.
Очаровательно. Мне что, нужное подчеркнуть?
— Медвежа-а-а-аец, ты такой… ик... пьяный, — выдает Катя и нагло дразнит меня, приближая губы, но не дает целовать.
— Эх, Семен Семеныч… Закусывать надо было, — не могу сдержать улыбку, разглядывая блеск пьяных глаз. — Отнесу тебя в кроватку.
Глаза Катюши округлились и ротик приоткрылся в форме буквы «О», наверное, испугалась или хотела что-то сказать, но застыла, как на стоп-кадре. Ну, хоть икать перестала. Только вот нежные пальчики больше не теребят ласково шевелюру, а собираются снять с меня скальп.
— Котеночек, я замерзну зимой без волос, может, оставим хотя бы немножко? — уговариваю по дороге в комнату хоть немного ослабить хватку. За синяки, что ли, мстит? Поставив ее у двери, решаю, что она совсем не готова стать женщиной сегодня. И, наверное, точно не со мной.
— Надень завтра голубое платье. Сладких снов. И не забудь пробубнить свою присказку. Утром расскажешь, кто приснился.
— Не уходи, — шёпотом просит Катя, схватив меня за руку.
И во мне начинается бойня разума и адского желания. Она пожалеет об этом утром, она же просто пьяна. Но как же хочется остаться! Мой внутренний дьявол крушит своим трезубцем остатки самообладания, и уже через пару секунд я несу ее в мою постель. И дело не в том, что это единственная кровать в этом доме с бельем «Charlotte Thomas Bespoke», на котором я привык спать, а в том, что остановиться я уже не могу. И оторваться от нее тоже, но все же еще контролирую себя, помня о том, что это ее первый раз. Осторожно ставлю ее на покрывало.
— Я готова! Я не боюсь! — как пионерка на построении отрапортовала мне Катя, мужественно задрав подбородок. Смешная пигалица.
— Зато я боюсь, не обидишь меня? — пытаюсь ее расслабить.
Катя уверенно вертит головой и ложится на кровать как Ленин в мавзолее, прямо в платье. Она вообще в курсе, что такое секс? Или думает, мы просто полежим рядом? Меня уже самого надо расслабить, чет я занервничал. Но спать в джинсах — удовольствие ниже среднего, поэтому я их снимаю, поглядывая на Катю. Что с ней такое происходит? Вытянулась как трос на вышке и поджала пальцы опять до побелевших костяшек.
Я уже и сам боюсь ее трогать, но лапы тянутся погладить хотя бы изящные запястья. И я осторожно поглаживаю их, замечая, что это ее расслабляет. Да, Макс, не твой вариант. Таких прелюдий еще не было, как и такого количества ванильных соплей тоже.
Еще на пару пунктов обнаглев, опускаю руку на бедро и, конечно, пальцы на автомате скользят на внутреннюю часть, пробираясь выше. Тянусь к ней, чтобы поцеловать, и изначально думаю, что у Кати перехватило дыханье, ну, от Массимо-неотразимого, конечно. Только когда она судорожно пытается вздохнуть, до меня доходит, что с ней какой-то приступ.
— Катюша… Пигалица… Малышка! — зову ее, но она как будто не слышит меня. Я буквально срываю с нее узкое платье и, набрав полные легкие воздуха, вдуваю резкими выдохами, как учили. А у самого аж затылок заледенел от страха. Вот это меня тряхануло! Катя наконец начинает дышать самостоятельно. Блядь. В одном нижнем белье в моей постели. За что мне эти испытания?
— Катюш, — зову ее, развалившись рядом, пытаясь успокоить нас обоих, — в Венеции есть одна лавка с мороженым. Ты меня завтра туда не пускай, ладно? — стараясь не смотреть на нее в белье, хотя что проку-то? Память у меня отличная. И боковое зрение хорошо развито, особенно если так косить глаза.
— Синьор Луиджи меня точно поколотит. Я в детстве всегда у него воровал один-другой рожок. У него самое вкусное мороженое в Италии.
Не успел я размечтаться, что завтра обязательно зашлю Катю за сладостью, как на
