Роберт, — Пойдём, с балкона будет видно фейерверк над рекой.
58.
Всё гости высыпали на лужайку перед рестораном или вышли на балкон. Вид на Вислу был потрясающим. Начался фейерверк над рекой. Огни мерцали в небе, отражаясь в тёмной воде реки. Роберт держал Беату за плечи. — Не замёрзла? — Нет, что ты. Рядом с тобой это невозможно, — Беата улыбалась.
Салют приводил её в детский восторг. Давно она не испытывала такой безметежной радости.
Огни фейерверка погасли. А они всё стояли, обнявшись, глядя на ночную реку. Современная Варшава продолжалась на низком берегу. А здесь, в старом городе, всё дышало историей. Узкие улочки с брусчатой мостовой. Дома в три этажа с деревянными ставнями и геранью на окнах.
Вышли в город, медленно побрели по улице. — Видишь отсюда памятник Марии Склодовской-Кюри? — Конечно. — Мы когда в интернате учились, каждое Рождество одевали его в шарф и лыжную шапку. Представляешь? А студенты университета перед выпуском всегда умудряются одеть её в мантию и магистрскую шапочку с кисточкой. Причём там каждый год дежурит полиция, но им всё равно это удаётся. — Трудно было? — Что? Одеть памятник? — Нет, я про интернат. Твоя тётка так гордилась тобой. — Откуда ты знаешь? — Я приходила к тебе домой. В сентябре. Когда не обнаружила тебя в школе. Она сказала, что ты уехал. И, даст бог, навсегда. — Жабка, я даже не знаю, что сказать в свое оправдание. Тогда мне казалось, где я и где ты. Разные миры. Не может дочь генерала авиации интересоваться гданьским оборванцем вроде меня. — Ты не писал даже. И не попрощался. — Прости. Это не оправдание, но… Мне и подумать то было некогда. Это был шанс, от которого не отказываются. Но ты права. Я должен был с тобой попрощаться. И, знаешь, да… Было трудно. Все три года интерната. — А потом? — Потом я начал летать. И трудности перестали быть важны. Осталось только небо. И самолёт в моих руках. — А теперь? — Что ты хочешь спросить, принцесса? — Честно? У меня есть целый список того, что я хочу у тебя узнать. — И что в этом списке под номером один? — Ох, даже не знаю. Наверное, почему я вдруг стала принцессой. Ты раньше меня так не называл. — Я так про себя называл тебя. С того дня, как узнал, что ты генеральская дочь. И понял, что ты специально нашим курицам в классе этого не рассказываешь. Помнишь, как у них челюсти на асфальт попадали, когда в твой день рождения отец пришёл к школе в форме и с цветами? — Представляешь, нет. Я только помню, какой был букет. — И я помню. — Мне хочется расспросить тебя про каждый день твоей жизни. — Думаю, что там было немало дней, месяцев, а может быть и лет, которыми я не горжусь. — Я сегодня вдруг поняла, что ты знаешь обо мне разы больше, чем я о тебе. Вот про танцы, например. — Танцы кончились, когда начались полёты. Это ведь тоже, как танцевать. Только в партнёрах у тебя машина. — Не жалеешь? — Жалеть можно только о людях, я думаю. В танцах мне жалеть не о ком. — А как ты догадался, что я станцую вальс? — Что-то мелькнуло такое в твоих глазах. Не могу объяснить, — Роберт пожал плечами, — Будем считать, что я догадался, что мама четырехкратного чемпиона Польши и вице-чемпиона мира умеет танцевать венский вальс.
Роберт почувствовал, как задрожали плечи у Беаты. — О, Господи, я тебя расстроил! Идиот! Кто меня за язык тянул! — Обними меня, пожалуйста! — Что? — Обними. Сейчас. Мне очень нужно, — едва слышно проговорила Беата и прислонилась к нему всем телом.
Тёплые нежные и сильные руки взяли её в кольцо. Укачивали, успокаивая.
Беата подняла лицо. Встретилась с Робертом взглядом. Всмотрелась в такие давно знакомые, но заново узнаваемые ею черты. Провела ладонью по контуру лица. Роберт поймал губами кончики её пальцев.
Тёплый ветер гулял в кронах деревьев на высоком берегу Вислы. Этим двоим, что стояли на мощеной площадке перед памятником Марии Склодовской, было сейчас не до разговоров.
59.
Их отношения отмотали маховик времени назад. Обоим будто снова максимум двадцать. Они молоды, свободны и увлечены друг другом. Их притяжение велико, и каждый день приносит новые открытия. Всё, как в юности. С поправкой на наличие у обоих колоссального жизненного опыта.
В конце лета Беата начала работать с иностранными студентами, приехавшими в Варшаву в университет. Им предстояло пройти подготовительный курс, который позволит продолжить дальнейшее обучение на польском языке. Для большинства ребят родным языком был русский. Вот и пригодился опыт общения в клубе у Кирсановых. Там, кстати, никто не собирался расставаться с Беатой. И ждали осени, чтобы возобновить встречи.
У Роберта в начале сентября снова была серия трансатлантических рейсов. Варваша-Париж-Нью-Йорк. И обратно. Его не было дома почти неделю. Зато потом полагались три абсолютно свободных дня.
На воскресенье решили рвануть на машине в Люблин. Красицкие ждали их в гости. Благо туда меньше двухсот километров.
Всю дорогу Роберт держал Беату за руку. Будто боялся, что она исчезнет, как видение.
Рассказывал ей про Красицких. Хотел как-то упредить её реакцию на прямолинейность Алекса. — Понимаешь, он же полукровка. Мама была из Испании. Поэтому он Алессандро. Но все давно зовут его просто Алекс. Он бывает не сдержан на язык. Лепит вслух все, что думает. — Ну, может быть это и неплохо, — осторожно заметила Беата. — Его жена Божена по образованию врач-психиатр. Сейчас, насколько я знаю, работает клиническим психологом. А ещё она отлично готовит. И раскормила Красицкого. В интернате и даже в университете он был длинный и худой. Но пожрать любил всегда. — А ты? Что ты любил?
Этот вопрос сбил Тухольского с толку. Он чуть крепче сжал её пальцы. Беата испугалась, что нечаянно спросила не о том. — А я любил крендели с кунжутом, — после паузы ответил Роберт, — и покупал себе один каждое воскресенье. Красицкий не понимал, почему. Ведь за эти же деньги можно было купить пирожок с картошкой. Он сытнее.
Беата уставилась в окно, чтобы не расплакаться. — А дети? Сколько им? — перевела тему через минуту. — Сейчас старшему десять. Средней значит девять и младшей семь. Они подряд. Не знаю, как Боженка умудряется, но у них в доме порядок, — засмеялся Роберт.
Беата вспомнила дом Орловых, где даже бардак выглядил милым. Но у тех пятеро.
На площади возле Люблинского замка местные бомжи пытались взять хоть немного денег с иностранцев, не читающих
