Азат медленно осматривает мою напряженную фигуру, останавливается на вскинутых в защитном жесте руках, усмехается:
— Что, настолько страшно?
— А ты сам как думаешь? — сухо отвечаю я, стараясь не терять присутствия духа. Мы разговариваем! Это уже хорошо! — Выпусти меня! Я должна помочь Лауре!
— Не надо им мешать, они сами разберутся, — кривится Азат.
— Не разберутся! Он ее изнасилует просто и все! — срываюсь я на крик. Как все просто для него! Для них!
— Ну да… Смотря кто кого еще изнасилует…
Азат проходит от двери, садится на диван, опирается на колени локтями, складывая ладони в замок перед собой, смотрит на меня в упор.
— Сядь. Не бойся, не трону.
— Твои обещания…
— Я их когда-то не выполнял?
О, а вот и злоба… Неприятно Зверю, что я могу усомниться в том, что он держит слово. Болезненное самолюбие…
— Ты обещал перед лицом Всевышнего, что будешь любить меня.
У меня тоже болезненное самолюбие.
Азат молчит, взгляд его становится невероятно, просто жутко тяжелым. Придавливает меня могильной плитой к полу, не пошевелиться!
— То есть… Ты сейчас меня упрекаешь в том, что я… Не любил тебя? — последнюю фразу он рычит. Громко и страшно.
Но я не боюсь. Смотрю ему в лицо, выпрямившись. И только ладонями себя обхватываю в невольной попытке защиты.
— Может, для тебя то, что было — это любовь… Но я так не хотела! И не хочу!
Азат сжимает кулаки, делает неоднозначное движение, чтобы встать, заставляя меня напрячься, но затем сдерживает себя. Определенно сдерживает, с трудом, с диким усилием. Губы напряжены, брови сходятся, между ними вертикальная жесткая складка. Он молчит, судя по всему, собираясь с мыслями и словами.
И я молчу. И смотрю на него, не отрываясь. Только сейчас замечаю седину на висках… Рановато еще… Хотя, конечно, наши мужчины взрослеют рано, с молодого возраста выглядят именно мужчинами, мужами, а не подростками… Но все равно как-то странно…
— Послушай, сладкая… — Азат начинает говорить, не поднимая взгляда, голос звучит глухо, слова буквально выдавливаются, — мы с тобой здесь одни… Никто не помешает… Поговорить. Я же имею право знать, как ты думаешь… Что именно я делал не так все то время, что мы жили с тобой? Мы же хорошо жили, нет? Тебе было хорошо со мной… А мне с тобой… Мы… Мы детей планировали… Я понимаю, что началось все плохо, что тебя вырвали отсюда, от твоего… — тут он отчетливо задыхается, терпит, сдерживая себя и через силу выдавливая это слово, — парня… Но ты мне ни слова не сказала про него…
— Конечно, не сказала, — перебиваю я его, — это бы что-то изменило?
— Нет… Или да. Не знаю, сладкая. Я не могу тебе сказать, как бы повел себя, если б узнал…
— Так же и повел бы, — усмехаюсь я, ощущая некоторое расслабление. Он не собирается меня насиловать, не собирается, судя по всему, куда-то тащить с известными целями. Он просто разговаривает. И к Лауре не пускает. Конечно, насчет подруги я переживаю, но не слишком. В конце концов, она вполне взрослая и того, что я успела увидеть, более чем достаточно, чтоб понять, что фраза Азата про неизвестно, кто кого изнасилует, имеет под собой почву.
— Слушай… — Азат вздыхает, тоже, судя по всему, немного расслабляясь, — я тебе уже объяснял ситуацию. Да, я повел себя неправильно… Но ты и меня пойми: мне обещают чистую девушку, а я ее встречаю в кабаке. В проститутском наряде. И ее брат говорит, что она… гулящая. В тот момент я был очень злым, сладкая. Потому что ты мне понравилась. А вот то, что меня попытались обмануть, нет. Ты это все знаешь… Я переборщил тогда, в первый раз. И во второй… И потом тоже. Но в итоге, все же закончилось хорошо. Я много раз попросил прощения. И загладил свою вину…
При слове “загладил” он так смотрит на меня, что невольно дрожь пробегает по телу. Я помню это, да. Он “заглаживал” старательно… И мне это нравилось. Ох, Всевышний, как мне это нравилось!
Краснею, отвожу взгляд.
— Сядь со мной, сладкая, — зовет Азат, — не стой так. Просто поговорим. Надо уже, наверно?
Помедлив, киваю. Да, надо.
Азат
Она пугливая, как горная лань. И похожа сейчас на нее очень. Такая же волнительная, настороженная. И глаза огромные, темные, поблескивают влажно.
Ловлю себя на том, что уже не злюсь.
До этого весь вечер смотрел на нее и гадал, что же такое со мной произошло? Откуда нахожу в себе силы сдерживаться? Брат, сидящий рядом и источающий буквально волны гнева и ярости, направленные на длинноногую беспечную блондинку, которая почему-то совсем отключила ему мозг, не добавлял адекватности. Наша двойная ярость, постепенно переплавляемая в холодное бешенство, только усугублялась, не делясь на двое, а множась в геометрической прогрессии.
Честно говоря, я думал, что после мероприятия, когда поймаю Наиру, буквально разорву ее, настолько злоба кипела, настолько глаза красным туманом заволакивало.
Смотрел на нее, такую беспечную, улыбчивую, красивую, словно грех оживший, и в голове совсем не кровавые картинки проносились, а огненные, обжигающие! Сладкие! Как тот самых грех. Как она сама.
И когда поймал ее, вдоволь наобнимавшуюся с половиной своих коллег, включая непосредственного начальника, что опять-таки наводило на самые неприятные мысли о том, каким образом неопытная девочка могла попасть в такую корпорацию и на такую должность… Когда поймал у туалетной комнаты, куда вообще не стоило сейчас заходить, потому что брат и без того еле сдерживался, а тут бы совсем слетел с тормозов, если б помешали наказывать белокурую шведку за ее безобразное поведение…
Я тоже был в ярости. Тоже был в гневе.
Но, когда мы оказались один на один за закрытой дверью, где никто не мог помешать, я посмотрел на нее и понял, что воплотить все свои горячечные, распаленные злобой и длительным воздержанием, фантазии, не смогу.
Раньше почему-то мог.
Год назад, когда считал ее обманщицей… Да и то не мог. Тряпка я, а не мужчина. Что сказали бы мои предки,
