— Я знаю, — перебил он. — Но когда это говорит кто-то другой… Все обесценивается и звучит как насмешка.
Серега приоткрыл глаза и посмотрел на Мотю, потом на Романа. А потом закрыл их, будто убедившись, что свои на месте.
Мотя еле держала себя в руках, это было так невероятно печально, так несбыточно. Почему все должно заканчиваться так. Почему нельзя помочь всем?
— Он же и правда поедет в детский дом, — глухо произнесла она. — И какая-то семья заберет его… А может и нет. И там снова… он будет плакать… — она еле справлялась с комом в горле.
— Зачем он тебе, только честно? Почему он? И почему ты?
— Я не знаю, — она шепнула это, и шепот вышел каким-то «влажным», от чего Роман подался вперед и взял ее за руку, словно хотел предотвратить слезы.
Они держались за руки. И оба от этого не могли перевести дух.
— Он меня очаровал. Я не знаю, как думать о нем и… не ревновать к тем, кто его заберет. Я ревную ребенка. Ты когда-то кого-то ревновал?
— Нет, — покачал головой Роман, глядя Моте прямо в глаза.
Они уставились друг на друга и искали ответы, которые не витали в воздухе. Все было слишком сложно, а логика и чувства расходились в противоположные стороны, не желая прийти на подмогу.
— Как ты жил-то все это время…
— Разве в этом счастье? — его голос тоже был тих и трогателен.
— Я не знаю. Но разве не счастье кем-то обладать?
— Люди ник…
— Да, да. Они никому не принадлежат. Но вот, если Лев и Соня Серегу заберут. Представь, что они его кормят, укладывают спать, слушают его дыхание ночью, утешают. В них он вцепляется, когда ему страшно. Им говорит: «Агу», и с ними растет…
— Почему ты всего этого хочешь? — не унимался он. — Откуда это желание? Тебе сколько лет? Двадцать или около того? Зачем тебе связывать себя этим. Что с тобой?
— Я не знаю. Это просто появилось. Как любовь, болезнь или вроде того. Разве кто-то прогнозирует любовь?
— Нет.
— Потому что ты в нее не веришь?
Он не смог ответить. Замолчал, отвел взгляд и Мотя сочла это за победу.
— Кира вернется завтра. И я попросил ее о встрече. Быть может мы решим вопрос так, как будет лучше всем.
— Уже…
— Уже. Увы. Ты, должно быть, думала, что убедишь меня, но…
Он еще что-то говорил, а Мотя не слышала. В ее ушах стоял невероятный гул. Она смотрела на крошечные пальцы Сереги, сжимающие ее палец, и не могла ни о чем другом думать. Она не хотела слушать сухую и отстраненную речь Романа. Не хотела знать, что еще он скажет. Его слова цепляли и выводили из себя, и Мотя даже думала, что ей это нравится в некотором роде, но сейчас хотела просто сказать: «Я в домике», и никого не слышать.
Тридцать девятая. Приятного аппетита
На часах была почти полночь и день казался бесконечным. Роман хмуро смотрел на свое отражение и мечтал отключить слух, потому что в спальне пела колыбельную Мотя.
Очень странную, ни на что не похожую колыбельную.
У нее был красивый голос, она пела тихо, очень ласково. И если Серега под это не спал, то был полным дураком.
Роман смотрел на свое отражение и не понимал, что вообще случилось за эти невероятно долгие дни. Почему его так тянет сейчас в комнату, и в чем скрыта природа этого странного чувства.
— Любят не за что-то, — усмехнулся он.
Роман никогда не видел себя со стороны так ясно, как сейчас.
И никогда не был с собой так честен.
Он открыл дверь, но в комнату так и не вошел, остановился на пороге и стал наблюдать.
Мотя распустила волосы, одной рукой качала кроватку и тихо по кругу пела одни и те же строчки.
Роман уже выучил:
«Эй, капитан, держись! Чего ты так раскис…»
С этого песенка начиналась.
«Запомнить нужно пару фраз. И повторить сто тысяч раз. И если только повторишь, наверняка заговоришь…»
А этим заканчивалась.
Потом Мотя переводила дыхание и начинала сначала.
«Так может я влюбился в ее голос?» — подумал он.
Нахмурился.
«Или в волосы, они у нее красивые. Но насколько это нормально?»
Покачал головой.
«Наверное, это ее очень добрые глаза».
Но сколько раз она смотрела на него не добро? Откуда он вообще это выдумал?
«Или то, как она любит Серегу?»
Нет… все его сейчас любят.
«А может то, как она целуется?»
«А может то, какая она смешная и безумная?»
«Нет. Точно голос»
Роман подошел ближе, заглянул в кроватку и посмотрел на Серегу, который уже спал раскинув руки в стороны. Мотя же, при приближении Романа, сжала пальцы крепче и прикрыла глаза.
Роман это увидел.
— Что за беда стряслась? — пела она. — Не бойся, поделись… скажи хоть что-нибудь… скажи хотя бы слово.
Роман коснулся ее волос кончиками пальцев и провел по ним, глядя на Мотины руки. Кожа на них покрылась мурашками и губы Романа изогнулись. Ему показалось, что это была игра и он победил.
— Не плачь, моряк, беги домой… — Мотя не прекращала свою песню. — Постой, но слух-то ты имеешь? И то, что слышишь, разумеешь? Да ты лентяй, а не немой!
Роман коснулся ее плеча. Новые мурашки, и Мотя невольно дернулась, а голос ее ощутимо дрогнул.
— Но как же ты своих матросов? — у Романа, это было любимое место в песне. На этих строчках голос Моти становился особенно сильным и бархатным. — Пред бурей сможешь ободрить…
Пальцы Романа коснулись ее шеи. И песня оборвалась.
— Я не уверена… — выдохнула она.
А потом на вдохе поднялась и запрокинула голову.
Роман ей казался будто другим человеком. С другим, слишком пылающим взглядом. С поверхностным неглубоким дыханием, осторожным, будто он боялся спугнуть удачу. И с чуть дрожащими пальцами, замершими в миллиметре от ее кожи.
— В чем?
— Ты не такой, как…
Она хотела что-то сформулировать, но пока маялась, Роман кинул быстрый взгляд на кроватку с Серегой и утащил ее подальше. К неудобной софе.
К балкону.
К открытому настежь окну, в которое врывался ласковый летний ветер. Влажный после дождя, освежающий пылающую кожу.
— Болтать глупости хочешь? — спросил он, строго глядя Моте прямо в глаза, будто пытался за что-то ее отругать. Она растерянно моргнула, раз, другой, а потом пискнула:
— Если ты меня поцелуешь опять… я не смогу… ничего…
— Что? — на его губах появилась привычная уже, коварная улыбка.
Сердце Моти споткнулось. Остановилось. И сорвалось на сумасшедший бег.
Раньше улыбка вызывала раздражение, а теперь казалась обаятельной и опасной.
— Я предупреждаю, — слабо запротестовала она.
Поцелуй, еще не состоявшись, уже витал в воздухе.
У Моти дрожали руки, и ныло все тело, а во рту пересохло. И губы кололо иголками.
— О чем?
— Я… растеряна, я… не готова…
— К чему?
— Я… да что ты за человек такой?
Он нагло наступал. Делал шаг за шагом и Мотя ничего с собой поделать не могла. Она позорно пятилась назад, пока не оступилась, столкнувшись с креслом.
— Какой?
Мотя замерла, как заяц перед ружьем, и уставилась на Романа. У нее страшно кружилась голова. Это было не просто желание сдаться, это была физическая потребность.
Никогда еще Мотя никому не сдавалась. Она, напротив, всегда немного форсировала события. Позволяла в себя влюбляться. Кокетничала и сдавала назад в самый ответственный момент, оставляя поклонника с носом. Никогда Мотя не была в чьей-то ловушке. И пусть это не было неожиданностью, пусть не так и странно, что после минувшего дня Роман к ней подошел, а все-таки страшно боялась.
Она отвернулась, а Роман протянул руку и повернул ее к себе лицом.
— Какой? — настаивал он, пока Мотя тряслась. Она не хотела быть неуверенной в себе. Не хотела быть кем-то очарованной. И до жути боялась, что в итоге останется ни с чем, влюбленная и одинокая, потому что в голове настойчиво гремели слова: «Я все равно останусь один!»
Один…
