— Конечно. Да. Мы определенно можем отправить вам счет по почте.
— Отлично. И просто для уверенности, не могли бы вы сказать мне адрес, который у вас есть в файле?
— 19203, Фэрвью-лейн с почтовым индексом 98332.
— Это верно. Большое вам спасибо за вашу помощь.
Я вешаю трубку, и Деклан спрашивает:
— Ты получила адрес?
— Это было слишком просто, а та женщина была слишком доверчивой, — отвечаю я, а затем протягиваю ему бумажку с адресом.
Он вбивает его в свой компьютер.
— Вот оно.
— Поехали! — выпаливаю я от волнения, желая убедиться, что это действительно он.
— Подожди, — говорит он. — Мы не можем просто так заявиться к нему на порог. Он прячется от чего-то или кого-то, так что нам нужно быть осторожными ради него, а также ради тебя.
Он прав. Мне нужно притормозить на секунду и хорошенько все обдумать.
— Я думаю, нам следует сесть в машину и проехать мимо. Проверить это место. Сначала нам нужно убедиться, что это действительно твой отец.
— Хорошо.
На данный момент я соглашусь практически на что угодно.
Мы возвращаемся в машину и едем по указанному адресу, и довольно скоро въезжаем в приятный пригородный район с большими прибрежными домами в стиле Новой Англии, выстроившимися вдоль улиц. Дети катаются на велосипедах и играют на улице, а люди выгуливают своих собак. Все выглядят счастливыми, наслаждаясь последними часами дня перед заходом солнца.
Деклан притормаживает, когда сворачивает на Фэрвью, но не останавливается, когда мы проезжаем мимо дома.
— Вот он. Двухэтажный дом в колониальном стиле, — говорит он.
Я смотрю через ветровое стекло на красивый дом, и мой желудок сжимается, когда я думаю о том, что это дом моего отца.
— Я предлагаю дать ему пару часов, пусть станет темнее, а потом мы вернемся. Может быть, нам удастся застать его возвращающимся домой с работы.
Тревога, смешанная со всеми другими эмоциями, роится в глубине моего нутра. Как это может происходить, когда я всю свою жизнь оплакивала его смерть? И теперь есть вероятность, что я увижу его сегодня вечером, что он может быть жив. Это слишком много для меня, чтобы понять и переварить.
— Элизабет?
Мое горло сжимается, как тиски, от грусти внутри, и я просто смотрю на него и киваю в знак одобрения его плана.
Чтобы убить время мы направляемся в местную кофейню. Деклан делает несколько деловых звонков, пока я пью горячий чай и читаю какой—то журнал «Местная газета» со всеми событиями в городе. Мы немного поездили по окрестностям, прежде чем остановиться здесь, и это кажется странным местом для жизни. Здесь не так много всего, и все действительно разбросано, но окрестности хорошие.
— Нам пора идти, — говорит Деклан, и я быстро допиваю еще один чай.
Сегодня было сказано очень мало слов, мои эмоции слишком сильны, чтобы говорить, а Деклан не настаивал на разговоре, что я ценю. Мне нужна тишина прямо сейчас.
Запрыгнув обратно в неприметную четырех—дверную машину, которую Деклан взял напрокат, мы направляемся обратно к дому. На этот раз, когда мы въезжаем в район, тротуары пусты, а уличные фонари уже горят. Окна освещены, в то время как семьи, которые живут внутри, вероятно, ужинают, и когда мы подъезжаем к тому, что мы считаем домом моего отца, несколько комнат тоже освещены.
Мы паркуемся вдоль тротуара на противоположной стороне улицы, и я смотрю в окна, надеясь что-нибудь увидеть.
— Там кто-то есть, — шепчу я.
— Я не вижу никакого движения, но я согласен. Слишком много света горит, чтобы никого не было дома.
На подъездной дорожке нет машин, но это не значит, что в гараже их нет.
— Что нам делать?
— Мы подождем, — отвечает Деклан. — Посмотрим, не выйдет ли кто-нибудь или не вернется ли кто-нибудь домой.
Вот что мы делаем.
Мы садимся.
Мы ждем.
Но мой разум этого не делает. Он продолжает кружить мысли, задевая струны моего сердца. Они кружатся в калейдоскопе: что, если. Так много, что я не могу держать их в себе, поэтому я спрашиваю Деклана:
— Что, если он женат? — Мой голос дрожит от отчаяния. — Я имею в виду, это слишком большой дом для одного человека, верно?
Деклан смотрит на меня и берет меня за руку, его лицо покрыто пятнами печали, и после долгого молчания он отвечает:
— Это возможно.
Я смотрю на часы, уже начало девятого. Мы сидим здесь уже несколько часов, когда в нашу сторону светят яркие фары.
— Элизабет, — настойчиво шепчет Деклан, когда внедорожник въезжает на подъездную дорожку.
Я задерживаю дыхание, когда мое сердце быстро колотится в груди, звук наполняет мои уши. Наклонившись вперед, я вижу, как открывается дверь со стороны водителя, и когда из нее выходит мужчина, он стоит ко мне спиной. Он лезет в машину и достает портфель, в тот же момент распахивается входная дверь и выбегает молодая девушка. И когда этот человек оборачивается, я подавляю громкий вздох, крепко сжимая руку Деклана.
— Это он, — говорит он с выражением искреннего изумления, но я нахожусь в состоянии шока, когда вижу, как мой папа берет этого ребенка на руки и обнимает ее.
— Папа, почему ты так поздно? — Я слышу, как ее приглушенный голос снаружи машины спрашивает его, и слезы катятся по моим щекам, как ножи.
— Мне жаль, принцесса. Я связался с клиентом, — говорит он, и я помню его голос, как будто это было только сегодня утром, когда я слышал его в последний раз.
Но именно я была его принцессой.
Все происходит как в замедленной съемке, и когда я смотрю на его лицо с противоположной стороны улицы, у меня нет ни капли неуверенности в том, что он мой отец. Это то же самое лицо, те же глаза, та же улыбка, которая посещает меня в моих снах. Только теперь он стал старше, с копной седых волос. В последний раз я видела его, когда ему было за тридцать, а сейчас ему уже под шестьдесят.
Но эта улыбка...
Улыбка, которую он дарит этой девушке — своей дочери, была моей. Он всегда был моим, а теперь принадлежит ей.
Я поклялась себе, что, если я когда-нибудь найду его, я подбегу к нему, схвачу его и никогда не отпущу. Но, когда я вижу женщину и мальчика, выходящих из дома, это еще одна пощечина мне — он больше не мой, к которому я могу бежать. Он принадлежит им.
Этого становится слишком много.
Я не могу поверить, что жизнь могла так поступить со мной.
Я хочу умереть.
— Веди, — кричу я, мой голос дрожит и неузнаваем.
Но Деклан не заводит машину.
— Элизабет...
— Вытащи меня отсюда, — умоляю я.
Он отпускает мою руку и заводит машину, и как только он трогается с места, я широко раскрываюсь и рыдаю, громко и некрасиво.
— О, Боже мой, Деклан. У него есть дочь. У него целая семья!
Он тянется ко мне и кладет мою руку к себе на колени, в то время как все годы тоски сгорают в ревущем пламени. Мой отец избавился от меня, я не существую в его жизни.
Как он мог это сделать?
Как он мог заменить меня?
Мало того, что моя мать не хотела меня, но я никогда не думала, что мой отец будет чувствовать то же самое.
— Я думала, он любил меня, — плачу я, и слезы ощущаются как горячие брызги кислоты, когда они покрывают мои щеки и капают с подбородка. Боль пронзает мое сердце, как нож, и все, что, как я думала, я знала, кажется чистым обманом. Я чувствую себя никчемной и нелюбимой человеком, ради которого убила.
Я никогда не отказывалась от жизни из—за него.
Я продолжала идти из—за него.
Однако все это было напрасно. Он ушел, когда двадцать три года спустя я все еще живу для него, мечтаю о нем, тоскую по нему.
Чувствовать себя никем по отношению к человеку, который для тебя все, это зазубренный шип, который пронзает рубцовую ткань каждого из ударов жизни, оставляющих неизгладимую рану на моей душе.
Внезапно в машине становится меньше воздуха.
Она слишком мала.
Моя кожа слишком натянута.
Воздух слишком густой.
Я не могу дышать.
