– Я не понял, в чем собака зарыта, Марин? Ты что… Ты за дочку свою боишься? Я похож на безмозглого идиота, по-твоему?
– Да нет, не похож ты на идиота… – вздохнула она, вяло махнув рукой. – Тут дело в другом. Понимаешь, когда мой отец бросил мать, мне столько же было, сколько сейчас Машке.
Я тогда ходила будто каменная. Мама все время плакала, а я даже плакать не могла. Так получилось, что мама и мои слезы выплакала. Мне так больно было… В общем…
– А может, с ней стоит посоветоваться?
– С кем?
– Ну, с Машкой твоей… Я ей объясню, что очень люблю тебя…
– Этого еще не хватало! С ума сошел? Нет, я прошу тебя, уходи! Пойдем, я тебе вещи помогу собрать. В девять часов Олег придет. Надо, чтоб к этому времени ты уже ушел. Прости, Илья… Прости меня, ради бога, но так надо.
– Да кому, кому надо?
– Все, хватит! Не заставляй меня быть с тобой грубой! – решительно поднялась она с дивана. – Где твоя сумка? Ты приносил с собой такую большую спортивную сумку…
– На антресолях моя сумка. Ладно, Марин, я сейчас соберусь. Я уйду, конечно. Но ты все равно знай, что я очень люблю тебя.
Он быстро прошагал мимо нее в коридор – пробежал почти. На ходу отвернулся. Она удивилась – плачет, что ли? Этого еще не хватало… Хотела было подняться, пойти вслед за ним, чтобы помочь собрать вещи, но потом передумала. А вдруг правда плачет? Отчего-то вспомнилась бабушкина поговорка, которой она одаряла капризного зятя, – «любовь-то нелюди досталась…». Мама очень любила отца, лезла к нему с чувствами, а он отмахивался от нее насмешливо. Вот бабушка и сердилась. Выходит, она, Марина, тоже и есть этот «нелюдь». Ее так любят, а она отмахнулась…
Вскоре в прихожей хлопнула дверь. Даже не попрощался. Ну что ж, может, ему так легче. Надо вставать с дивана, идти готовить ужин. Включаться в знакомый круг обыденности, исполнять отвоеванные в боях обязанности. Мужа встречать.
Олег пришел в десятом часу, плюхнул свой чемодан в прихожей, прошелся по дому неприкаянно. Зайдя на кухню, шагнул к ней робко, положил руки на плечи. Она вздрогнула, ощутив всей кожей неприятную обязательность жеста. Потом опомнилась, повернулась от плиты с улыбкой:
– Есть будешь? Я рассольник сварила, твой любимый.
– Нет. То есть да. Буду, конечно. Как хорошо дома, Марин. Ты прости меня.
– Да ладно, проехали… Договорились же – забыть и не вспоминать! Не было ничего. Иди мой руки…
И ночью она не могла отделаться от чувства этой проклятой обязательности, когда он обнимал ее. Хотелось даже сказать – не надо. А потом решила – надо. В конце концов, он ей муж. Надо перетерпеть неловкость этих первых дней и ночей. Потом все наладится, наладится…
Слезы сами полились в подушку, когда Олег заснул. Отвернулся и заснул. И утром рано, когда прозвенел будильник, приглашая к привычной обыденности, тоже вставать не хотелось. А надо. Сама же хотела в привычную жизнь! Так что вперед, бегом, на кухню, готовить завтрак для мужа, чистую рубашку достать и погладить, на работу не опоздать. Белка в колесе. Галина Бланка. Привычная жизнь. Надежная жизнь. Так надо. Так надо. В зеркале ванной – озабоченное проблемами лицо. И стрижка новому лицу некстати. Долго выпрямляла непослушный вихорок, чтобы прикрыть им шрамик на виске. Потому что он тоже – некстати. Опять захотелось плакать, но сердито махнула на свое отражение рукой – еще чего! Все наладится, все будет хорошо.
На работу она опоздала порядочно. Процокала каблуками по коридору, открыла дверь кабинета, бросилась к компьютеру. Вчера же рано ушла, а начальник просил к утру договор сделать! Но видимо, все этим утром настроилось против нее – экран монитора мигнул и тут же выдал ей непонятные знаки-крючки. Не туда и не сюда. Прямо форс-мажор какой-то. Надо администратора вызывать. Илью…
– У меня компьютер завис! – торопливо проговорила она ему в трубку. Старалась, чтоб по-деловому строго прозвучало, а получилось все равно торопливо, с явно обозначившейся ноткой неловкости в голосе. – Помоги, пожалуйста!
– Хорошо. Сейчас приду, – сухо отчеканил Илья в трубку и, как ей показалось, очень холодно. И правильно, наверное. Поделом ей. А как он еще должен отвечать?
Встав со своего места, она подошла к окну, сложила руки под грудью. «Войдет – не повернусь даже. Незачем, – снова подумала трусливо. – Черт, как не вовремя компьютер завис! Ни раньше, ни позже…»
Спиной она почувствовала, как он вошел торопливо, как скрипнул под ним ее стул. Не обернулась. Глупо, конечно. Надо было заговорить о чем-нибудь незначительном, разрядить ситуацию. Но сил недостало. И стоять отвернувшись, молчать – тоже ни в какие ворота. Лучше уж выйти вообще из кабинета, тем более у нее дело есть в бухгалтерии. К договору, который от нее директор ждет, калькуляция как приложение обязательно требуется. Вот туда, к бухгалтерам, она и пойдет.
За калькуляцией ее отправили к Альбине. Девушка молча протянула ей документ, потом подняла глаза – насмешливые, торжествующие. Марина почти физически ощутила, как с разбегу вляпалась в эту насмешливость и забарахталась в ней, как неприятно и вязко стало внутри, будто уличили ее в чем-то постыдном. Потом вспомнила – ах, ну да… Совсем забыла, что бедная Альбина в этой истории – тоже лицо пострадавшее. Ишь как смотрит! Злорадствует, наверное. Что, мол, не получилось у тебя с молодым парнем, дерзкая старушенция? Ни себе, ни людям? Интересно, откуда она знает, что не получилось?
– Это уже окончательная цифра? Я могу прописать ее в договоре? – стараясь говорить холодно и сухо, ткнула Марина пальцем в калькуляцию.
– Да. Можете. Это итог. Всему и всегда можно подвести итог, правда, Марина Никитична?
– Да. Правда, Альбина. Можно.
Эк она ее ловко этим итогом поддела! Со вкусом и явным удовольствием! А ведь наверняка они с Ильей были предметом для сплетен все это время. Не скрывались, с легкостью выставили отношения на обозрение и не замечали ничего, что вокруг происходит. И что теперь в этом пресловутом итоге получается? Она, замужняя женщина, мать семейства, поимела ни за что ни про что славу легкомысленной профурсетки? Да уж, час от часу не легче. Дернуло же ее в историю вляпаться.
В дверях своего кабинета она столкнулась нос к носу с Ильей, и оба замешкались неловко, затоптались на пороге.
– Можешь работать, я все сделал, – отведя взгляд в сторону, тихо проговорил Илья.
– Ага. Спасибо. А то мне надо договор шефу нести, а я…
Она вдруг осеклась на полуслове, подняв на него глаза. И сердце дернулось почти материнской жалостью. А может, не материнской, может, обыкновенной бабьей. Парня-то не узнать… Лицо серое, нехорошее, душевной болью припыленное, взгляд тусклый, под глазами черные провальные круги. Не лицо, а живой укор ее совести. Но опять же – совесть-то тут при чем? Она ж не такая, она порядочная, она снова мужняя жена, в конце концов. Боже, неловко как. Видеть изо дня в день это лицо… Нет, на эту неловкость ее уже недостанет. Раз натворила делов, надо бежать, уходить отсюда, другую работу искать. Опять уходить…
