Дмитрий заметно подрос, вытянулся, стал выше меня ростом. Ему четырнадцать лет. Он совсем еще маленький. Мамин сын, не папин. Любит меня, скучает, постоянно звонит по мобильному. Меня утешает то обстоятельство, что сына не нужно постоянно понукать. Он занимается самостоятельно, без посторонней помощи. Иногда мне кажется, что Дмитрий является нашим общим родителем. Взрослый и мудрый, как старый дед. Этакий второй мистер «Людочка». Сын имеет вполне заслуженное звание профессора по семейным наукам. А я отвратительная студентка, бестолковая, ничему не могу научиться.
– Ма, а поехали все вместе на кладбище? К бабушке, – сказал Дмитрий.
Я опешила. События постепенно отнимают у меня способность к нормальному восприятию действительности. Сын никогда не вспоминал бабушку, потому что никогда не видел ее, не знал, не интересовался, да и я никогда не рассказывала о ней. Есть одна бабушка, и достаточно. На жизнь хватит.
– Поедем, если ты хочешь, пожалуйста, – сказала я.
Красное кладбище неминуемо призывало меня, влекло к себе, вкладывало напоминания о себе в уста окружающих.
– Я отцу уже сказал, он согласился, – сказал Дмитрий и вернулся в виртуальную жизнь.
Иногда он выходит из нее, чтобы поразить меня в самое сердце. Сын выбрал нам отличное место примирения. Нашел наш общий Тильзит. От поездки на кладбище отец не смог отказаться. Мы были обречены протянуть друг другу дружественные руки. Я собралась в поездку. Долго размышляла, что взять в дорогу. Набор продуктов, пакеты и коробки, бутерброды и напитки. Мне предстояло свидание с мамой. Она ведь любила Вовку. Наверное, мама догадывалась, что у него есть другой отец. Мы должны выбрать подходящие слова для примирения, чтобы понять друг друга. Мама хочет, чтобы мы помирились. Мы поймем наши отношения, и тогда исполнится то, чего так долго добивался мой муж. Нам придется начать нашу жизнь заново. Но мы по-прежнему молчали, боясь переступить тонкую грань. Дмитрий крутился возле нас, чтобы ослабить напряжение. Володя погрузил пакеты и сумки в машину, Дмитрий уселся рядом с ним, а я устроилась сзади. Всю дорогу мы напряженно молчали. Я вспоминала детство. Перед глазами крутились неясные лица, пятна воспоминаний. Забытые картинки, вычеркнутые из памяти усилием воли. У меня отчество моей матери. Зато у меня есть сын с именем моего отца. Все на свете переплелось, смешалось. И не найти концов. И можно уже не пытаться искать. Муж пристально смотрел на дорогу. Дмитрий беспрестанно кривлялся, пытаясь безуспешно развеселить нас. Наушники переселили сына в очередную виртуальность.
– Володя, а ты помнишь ее? – спросила я.
– Да, помню, – односложно ответил муж.
– А какой она была? – сказала я.
– Она была такой, как ты, – сказал муж.
– Плохой, что ли? Легкомысленной? Что ты хочешь этим сказать? – закричала я, удивляясь собственной вспышке гнева.
Дмитрий вытащил наушники и с изумлением посмотрел на меня. В салоне было тихо, как на кладбище. Двигатель работал бесшумно. Модернизация добилась небывалых результатов, погрузив человека в состояние мертвого покоя. Сын вновь встроил ответвление виртуальности в живой организм.
– Она не была плохой, – сказал муж, – и легкомысленной. Твоя мама была такой же, как ты. Она жила в себе, как в отдельном государстве. Пребывала в мире иллюзий, будто в старом замке. Ее ничто не трогало. Чужие страдания были ей невыносимы. Она хотела отстраниться от всего, лишь бы не страдать. Ты такая же, как твоя мать.
Я больше не могла кричать. И даже не могла плакать. Сложив руки на коленях, я завыла. Молча. Мысленно. Про себя завыла. Я выла, как печная труба в непогоду.
На кладбище мы разбрелись в разные стороны, чуть позже встретились у могилы. Посмотрели друг другу в глаза. И стыдливо опустили их вниз. При встрече с вечностью стыд обнажает истинную природу человека. Вовка выстроил перед собой пирамиду из собственных мыслей и из собственной жизни. Рассмотрел вблизи. Что-то не понравилось ему в этой сложной конструкции. Пирамида могла рухнуть перед ликом вечности. И муж протянул мне руку, желая примирения. А я легко подняла свою, хотя мне было трудно это сделать. Моя рука весила больше ста килограммов, она внезапно отяжелела, будто в нее вкачали кипящий свинец. Мы пожали руки. И, стоя над маминой могилой, долго не разжимали ладоней.
– Я любил ее, как тебя, – сказал Вовка, – вы обе были для меня родными. Гораздо роднее и ближе, чем мои родители. Я привез ее сюда, когда она умерла. Мне помогал отец. Он хотел, чтобы все было по-человечески. А ты тогда заболела. Помнишь?
– Помню, но смутно. Я все забыла. Недавно вспомнила, вдруг захотела встретиться с юностью. Ты хочешь вернуться туда, на другой берег? – спросила я.
– Зачем? Не люблю повторяться. Не хочу идти во второй раз по скользким камням, запросто можно оступиться. В первый раз мне повезло. Нельзя прожить свою жизнь дважды.
Володя выдернул свою руку из моей. Он еще что-то говорил, что-то правильное и мудрое. У него есть звание профессора. Но никто из профессорского состава не может преподать мне настоящий урок. Я, кажется, совсем разучилась учиться.
– Володя, мне трудно. И больно. Помоги мне, – сказала я.
Уже не надеясь на его благородство, не веря в его разумение, я все равно обращалась к нему, да и кого еще я могла позвать на помощь? Я погибала. И знала, что безвозвратно погибаю. И муж знал об этом. И даже сын. Они должны были помочь мне, чтобы спасти меня и вытащить из омута отчаяния.
– Все уладится, вот посмотришь, – сказал муж и оглянулся, отыскивая взглядом Дмитрия. Сын находился неподалеку. Он изучал таблички на оградах могил. Из виртуального мира Дмитрий попал в потусторонний; видимо, сын хотел сопоставить два мира, чтобы легче было ориентироваться в жизни.
– Что мне делать? – спросила я, незримо извиваясь от внутренней муки.
– Не знаю, там видно будет, – мудро заметил Володя.
Муж проговорил простую фразу мудрым стариковским тоном, будто излагал нечто таинственное и важное. И мы покинули кладбище. Я попросила прощения у матери. Наклонилась к земле и прикоснулась к молодой зеленой поросли. Погладила бугристую поверхность. Нежно прильнула к ней.
– Мама, мама, прости меня, – еле слышно прошептала я, – вот увидишь, я справлюсь с бедой. Все сделаю правильно. Я не хочу огорчать тебя. Спи спокойно. Я буду молиться за тебя.
Дома все вернулось на круги своя. В квартире вновь наступило гробовое молчание. Мы продолжали существовать в разных мирах. Каждый спрятался в свою норку и укрылся там тихой печалью. Все бесполезно. Я уже не знала, что предпринять, чтобы выйти из замкнутого круга безысходности. Всем нам было плохо, но если бы мы нашли какой-нибудь выход, нам стало бы еще хуже. Поэтому мы все чего-то ждали, верили в благополучный исход. Старались верить.
